В трактир ввалился средних лет толстый мужчина, с подстриженной бородой, с большой лысиной и с медалью на шее. Одет он был в серое широкое пальто. Он пыхтел, отдувался и отирал с лица фуляровым платком пот. Сзади его, с ужимками и с поклонами, следовал черномазый служитель, с салфеткою под мышкой:
— Михайлу Родивонычу! Сколько лет, сколько зим не заглядывали! Где это пропадать изволили?— говорил служитель, стаскивая с «гостя» пальто.
— Как пропадать? Вчера ведь был… Почитай, часа четыре у вас промаялся…
— Так что-ж что вчера! А вы вспомните, Михайло Родивоныч, сколько за это время воды-то в Фонтанке утекло?
— Вот дурак! Нашел с чем сравнивать! Ведь у нас, чай, тоже дела есть, — отвечал гость и тяжело плюхнулся в кресло. Чем угощаешь? Похлебать-бы чего… Изобрази-ко ботвиньки с лососинкой…
— В момент-с… А вас давеча Дашка-папиросница спрашивала. У нас на кухне кофий варила. К вам в горничные служить собирается… — проговорил служитель.
— Ну, ее к монаху! Ботвинью! ботвинью живо!
Служитель стоял на месте, переминался с ноги на ногу и ухмылялся.
— Чесночку положить прикажите? — спросил он я закрыл лицо салфеткой.
Гость погрозил кулаком.
— Виноват-с! думал, что за ночь полюбить его изволили, — продолжал служитель. Может, укропцу требуется?
— А графином по халуйской харе хочешь?— строго спросил гость и весь покраснел. Какое ты имеешь право гостей дразнить? Знаешь, что я не люблю этих слов! Вон!
— Сейчас, сейчас, Михайло Родивоныч!
Служитель отправился заказать ботвинью и через несколько времени возвратился с графином водки и прибором, которые и поставил перед гостем. Гость молча выпил две большие рюмки водки и барабанил по столу пальцами, стараясь казаться сердитым. Служитель стоял в отдалении и глупо ухмылялся, а по-временам фыркал и закрывался салфеткой. Через несколько времени он отретировался к органу, переменил вал и начал заводить орган. Гость, нахмуря брови, смотрел на него…
— Если ежели ты, черкесская твоя харя, да «Персидскій марш» завел, так я тебе покажу анафем!— сказалъ он.
Служитель отвернулся и пустил орган. Раздались звуки «Персидскаго марша». Гость побагровел и принялся ругаться. Слышались слова: «чортов сын, мерзавец, подлец, блюдолиз, хамское отродье, чортова перечница», и т. п. Служитель молчал и стоял в отдалении, закрывши лицо салфеткой. Перебрав весь словарь ругательных слов, гость крикнул:
— Ардальон! ежели ты, свиное твое рыло, не остановишь орган, то я поеду сейчас к хозяину и скажу ему, чтоб он тебя сейчас в три шеи прогнал! Какое ты имеешь право надо мной издеваться?
— Нешто я сам-с? Гости, из той комнаты, требуют «Персидский марш», а мне что?— говорил служитель, еле удерживаясь от смеха.
— А коли гости требуют, так жри-же твою ботвинью сам!
Гость вскочил с места, сорвал с гвоздя свое пальто, схватил фуражку и бросился вон из комнаты.
— Михайло Родивоныч, Михайло Родивонич, вернитесь! кончилось! вернитесь! Я вам сына Шамиля изображу! кричал служитель ему вслед.
Орган перестал играть и гость снова показался в дверях комнаты. Он пыхтел, ругался, совал кулак к самому носу служителя и, наконец, сел.
— Да разве я сам-с?… Ведь гости требовали, а то нешто я-бы смел?— оправдывался тот и отправился за ботвиньей.
Через несколько времени он снова появился в комнате, с миской ботвиньи в руках и в самом странном фантастическом костюм. На нем была надета красная суконная лезгинка, с фальшивыми патронами на груди и с широкими рукавами. Поставив перед гостем ботвинью, он вытянулся перед ним по-солдатски во фрунт. Гость подбоченился, глядел на него и хохотал.
— Совсем сын Шамиля! Совсем черкес! — кричал он, захлебываясь от смеха.— А ну-ко, пройдись?
— Сейчас-с!
Служитель бросился к органу, переменил вал, пустил орган в ход и под звуки «по улице мостовой» принялся отплясывать «русскую».
— Ах, собака! Ах, мерзавец! — кричал гость и от удовольствия хохотал уже без звука. Только и было видно, как колыхался его объемистый живот.
Сделав несколько кругов по комнате, служитель кончил плясать, топнул о пол ногой и остановился перед гостем.
— Кто ты такой? — спросил его тот, еле удерживаясь от смеха.
— Сын Шамиля!
— Какой веры?
— Мухоеданской.
— Свинину ешь? Водку пьешь?
— Потребляем.
— Коли так, то считай за мной полтину!
Через десять минут гость съел свою порцию и начал уходить. Служитель подал ему пальто и, проводив до двери, сказал:
— Михайло Родивоныч, а ведь в ботвиньи-то, и чеснок и укроп был…
Гость схватил его за ухо и так рванул, что тот вскрикнул.
Происходившие сцены заинтересовали меня и я, подозвав к себе служителя, стал его расспрашивать об ушедшем госте.
— Это портной-с, — отвечал служитель. — Богатый купец и тут недалече от нас свой дом каменный имеют. Они больше по подрядам. Блажны только очень; не любят, кто их чесноком и укропом дразнит. На ножи готовы лезть. Также «Персидского марша» не терпят. Забавные они, но ежели им потрафить, так и нашего брата не забывают. Каждый день ходят и уж рубль от них в неделю считай в кармане, перепадет…
— Зачем-же ты его дразнишь, коли он такой хороший посетитель?— спросил я.
— Нужно-с… А то они, коли одни, так скучают. Сначала подразнишь их, а потом оденешься черкесом, подмаслишь их, — они и развеселятся. Они это только вид показывают, что не любят, а сами любят.
— Откуда-же у тебя взялась эта черкесская одежда?
— Они-же и сшили. Ведь они портные. Дразнили они меня все сыном Шамиля, потому, будто, я на него по облику похож, а я и говорю им, какой-же я, говорю, сын Шамиля, коли я в спинжаке хожу, а вы сшейте мне шамильский наряд, тогда я и буду сыном Шамиля. «Ладно, говорит, а носить будешь?» Буду, говорю. Глядь, а они через двое суток и приносят мне наряд. Купцы они добрые и обходительные; также и выпить любят. Раскутятся, так беда! Раз наняли у нас на дворе музыкантов, вот что по дворам шляются, да с ними посреди улицы и тронулись в Екатерингоф. Велели «Персидскій марш» играть. Музыка гремит, а они сзади идут. Ну, их полиция и задержала, протокол составила, а потом, известное дело, к мировому. Вот с тех пор они этого самого «Персидского марша» и не терпят.
Выслушав рассказ, я заплатил за чай и отправился на железную дорогу.