Швейцарцы Флориан и Марсель не побоялись страшилок о «плохой России», переехали в деревню Горбенки и стали местными фермерами!

Путь до хозяйства неблизок. Общественным транспортом можно добраться только до соседнего поселка Товарково, дальше лишь на такси, то и дело проваливаясь в ямы на проселочной дороге.

Ферму ни с чем не перепутаешь: еще издалека замечаешь стадо коров. Сразу за синим дорожным знаком с надписью «Горбенки» — ангары. Нас встречают владельцы — Флориан Райхлин и Марсель Бухер. То, что они не местные, ясно по акценту и путанице в родах и падежах, но в остальном швейцарцы абсолютно органично вписываются в окружающую действительность. Оба в рабочей одежде, Марсель — в резиновых сапогах, Флориан — в кроксах.

На свежем воздухе в маленьких вольерах — молодняк, питающийся еще молоком. Телят разлучают с матерью на следующий день после рождения. У каждого — отдельный участок с навесом, где можно укрыться от дождя или солнца. У всех в ушах бирки с номером, цифры уходят за 1700. Флориан объясняет: нумерацию ведут с 2013 года.

«У нас 520 коров, еще около 600 — молодняк. Первые три недели они живут в отдельных домиках, потом идут в групповые вольеры. За молодыми сложно ухаживать: тут лучшие люди нужны, которые понимают, что к чему. Это самое тяжелое время, когда теленок только появился на свет. Его нужно два раза в день поить хорошим молоком, смотреть, чтобы не заболел. Они потому и отдельно —  так легче следить. Вон там совсем маленькие, вчера  родились», — указывает на дальние «домики» Марсель Бухер.

По соседству с малышами — групповой вольер. Дальше — коровники, один пустой (все в поле), во втором переминаются с ноги на ногу буренки. Здесь держат животных, которые дают больше всего молока: их не выпускают на пастбище, только три раза в день на дойку.

Продуктивность напрямую связана с количеством потомства. Кстати, из-за этого возраст коров тут измеряют не в годах, а в телятах.

Посреди коровника — широкий проход, по бокам набросано сено, это так называемый кормовой стол. Внутри ангара все перемещаются свободно.

— У нас буренки ходят как хотят: поесть, в «кровать», где песок и удобно лежать. Тут много поилок, чесалок, животные не стоят целый день в одном месте. Так для них лучше, — говорит Бухер. 

— Чем комфортнее корове, тем больше молока дает, — поддерживает Флориан. 

— А если держать в грязи, продукта не получишь.

На каждой — ошейник с чипом: он считывается при входе в доильный зал, показатели заносят в специальную таблицу.

«Если удой сильно падает, значит, с животным что-то не так. Приходит ветеринар, проверяет температуру», — рассказывая, Марсель то и дело треплет скотину по голове. Буренки в ответ лижут ему руки шершавыми языками. Швейцарца такие слюнявые проявления любви ничуть не смущают.

Летом коровник открыт всем ветрам, в сильную жару включают вентиляторы. Зимой опускают шторы, закрывают ворота. «Коровы холод любят больше, чем зной. Зимой больше молока дают», — отмечает Марсель.

Рядом с хлевом — солидный запас сена. «Это еще маленькая кучка, — Флориан машет рукой в сторону огромной пирамиды из катушек, выложенных в четыре слоя. — В другой стороне тоже запасы есть, зимой очень много сена нужно. Кое-что еще с поля не убрали, а так хватит до следующей весны».

Тем временем двери ангара открываются, коров выводят — по огороженной забором дороге они идут в дойный зал. Скот заводят в узкие проходы на возвышении, внизу суетятся доярки — присоединяют специальный аппарат с насосом.

Марсель демонстрирует прибор учета: «Вот, показывает, сколько молока дала корова, во сколько пришла на дойку». Насосы равномерно гудят. Женщины в рабочих фартуках быстро переходят от буренки к буренке, ситуацию контролирует ветврач. На несколько минут отвлекаем улыбчивую Валентину.

Она родилась и выросла в деревне, к обращению со скотиной привыкла с детства — у родителей было хозяйство.

«У нас проблематично с рабочими местами, самое ближайшее — в Калуге. Я раньше в магазине трудилась, сейчас дояркой — хотя никогда этим не занималась вот так, на производстве. Привыкнуть надо было, поначалу побаивалась: первотелы неспокойные бывают, пугливые, бьются, к ним надо найти подход. У нас много любимчиков. Есть ручные коровы, которые любят ласку, бегут, чтобы их погладили».

Валентина возвращается к работе, а мы выходим через дверь в конце зала и оказываемся перед огромной серебристой цистерной — сюда попадает молоко. Дойка всего поголовья займет четыре с половиной часа. Ее закончит уже следующая смена — Валентина и ее напарницы через полтора часа уйдут домой.

Всего на ферме работают пятьдесят человек. Для деревни, где, согласно всероссийской переписи 2010 года, живут 24 человека, хозяйство швейцарцев — фактически градообразующее предприятие. Сотрудники — трактористы, строители, доярки, ветврачи, зоотехники, бухгалтеры, водители, слесари. А также те, кто занимается переработкой молока: его пастеризуют и пакуют на месте.

На улице встречаем тракториста Сергея, он ремонтирует мощную технику с двумя большими вертушками, понять назначение которых с ходу невозможно.

— Что это? — интересуюсь я.

— Грабли.

— А техническое название?

— Грабли, — повторяет он и улыбается. — Они собирают сено в стог, а потом его нужно рулонить. Это пресс делает, но он сейчас в поле. 

Сергей раньше работал на автомобильном заводе, теперь он «универсальный солдат» на ферме — управится с любой техникой.

Слева от хозяйства виднеется кромка кукурузного поля. Его засеивают, чтобы делать сенаж — корм, более влажный, чем сено.

Мы переходим в зал переработки — там никого нет, трудовой день фасовщиков уже закончился. Флориан объясняет, как все устроено. В аппарате для пастеризации молоко нагревают до 72 градусов. Дальше — холодильник, а потом — упаковка. Все автоматизировано, но на линии стоит человек, контролирующий процесс.

Марсель и Флориан оказались под Калугой около 15 лет назад: приехали сначала на несколько недель, потом на полгода и остались навсегда. В то время здесь была относительно небольшая ферма, созданная их соотечественниками. Наладив бизнес, основатели вернулись на родину, но Бухер и Райхлин переезжать не собираются. 

Марсель родился в швейцарской деревне, учился на сыровара. В 23 года попал в Россию, и теперь он — главный специалист по коровам. Флориан — из города Люцерн. «В России деревня ближе к природе, у каждого свой огород, куры, а в Швейцарии уже не так: едут в магазин и все покупают. Мне нравится, что тут все выращивают сами», — признается Райхлин.

Впрочем, видят они, конечно, и минусы.

— В Швейцарии позвонишь электрику — через полчаса он стоит перед тобой. А в России все дольше, запчасти на технику сложнее найти, — приводит пример Райхлин.

— Или машину страховать: в Швейцарии — один звонок, тебе присылают счет, платишь — и готово. Здесь же целый день катаешься: тут не работает, там закрыто, только время потеряешь, — сетует Марсель.

Бухер живет в Горбенках, Флориан — в соседней деревне с женой и детьми. Его супруга — доярка, они познакомились на производстве.

«Я тогда совсем чуточку по-русски говорил, она меня учила. В принципе, в семье супруги ко мне хорошо относятся. Когда сюда переезжал, швейцарцы мне говорили: «Это несложно, люди сразу примут тебя».

Никто из фермеров системно не занимался изучением русского, но годы жизни в языковой среде взяли свое, а периодически возникающая путаница в родах и падежах никого из собеседников не смущает.

— Я еще не умею по-русски, — смеется Флориан.

— Мы просто с людьми общались — вот и все изучение языка, — добавляет Марсель.

— Поэтому с грамматикой не очень. Первое время было сложно, между нашими языками нет ничего общего.

Фермеры бывают в Швейцарии раз в год — навещают семьи. Их родители совсем не радовались переезду: «У пожилых людей свое представление о России».

— Думают, здесь темно и холодно с утра до вечера, — улыбается Марсель.

— Потому что раньше так учили: «Россия плохая, там страшно», —  замечает Райхлин.

Флориан признается: когда ехал сюда, ожидал, что все будет гораздо хуже, чем оказалось на самом деле. Того же мнения и Марсель: «Я был готов на все. А потом посмотрел: «Да вроде бы ничего так».

Они шутят, что по России ездили только «от аэропорта до Калуги», но потом выясняется, что были и в Петербурге, Белгороде, Воронеже, Волгограде. Однако большую часть года проводят в Горбенках.

«Мы оба живем нашей фермой, — подчеркивает Марсель. — Двадцать четыре часа на связи. И на тракторе ездим, и при осеменении присутствуем. У нас никто не делает работу, которую мы не могли бы выполнить сами».

Спрашиваю, чем больше всего нравится заниматься, и фермеры отвечают наперебой: «Сеять», «Заготавливать корм», «Пускать молодняк первый раз на пастбище».

А вот зимой бывает некомфортно. «По сравнению со Швейцарией холодно. Когда месяц солнца не видно — это неприятно. Последние три-четыре года, правда, сильных морозов не было».

По словам иностранцев, самое сложное — организовать полный цикл производства, «начиная с корма для коровы до продажи молока».

«Нужно, чтобы каждый день все работало, крутилось. Вот мы заготовили сенаж, закрыли. Вверху, бывает, он подгнивает. И если трактористу лень убрать плохой корм, буренки заболеют, не дадут молока и мы ничего не продадим. Очень важно, чтобы каждый человек понимал, что и зачем он делает», — говорит Марсель.

Людей набирают в основном по сарафанному радио. Здесь работают целые семьи: жена — доярка, муж — тракторист или водитель. Но первое время приходилось сталкиваться с вредной русской привычкой «закладывать за воротник».

«Раньше часто бывало: один на смену не вышел, другой уехал на тракторе — пьяный вернулся назад. На первый раз прощали. Но потом это повторялось снова и снова: если кто-то пьет, бесполезно рассчитывать, что он исправится. Сейчас всех, кто злоупотребляет, уволили», — пожимает плечами Флориан.

Назад я возвращаюсь в компании трактористов. Один из них живет в соседнем Товарково, другой каждый день ездит из Калуги: перебрался из деревни в город, чтобы дети ходили в хорошую школу.