Трактир средней руки. Буфетчик за стойкой. Утро. Посетителей мало. Великий пост. В церквах звонят к часам. Входит чиновник средних лет.
– Даниле Кузьмичу!.. – восклицает буфетчик.
– Селиверсту Потапычу!.. – отвечает чиновник.
Подают друг другу руки.
– Что это в непоказанное время пожаловать изволили? То, бывало, все после должности и вдруг…
– Говею, голубчик, говею. Грешишь, так нужно и о спасении души подумать. Бегу вот в церковь, да живот что-то… так забежал…
– С бальзанчиком или с перчиком прикажете?
– Ни боже мой! Говорю тебе, что говею. Несколько-то дней уже можно воздержаться. Я и рыбное бросил. А забежал я зельтерской водички выпить. Крутит вот здесь что-то… ну, и отрыжка… Вчера на ночь трески да оладьев… О господи!
Чиновник жмется и потирает желудок.
– Да вы бы лучше чайку… Тепленьким-то оно лучше пораспарит.
– Некогда, голубчик, некогда. Я к обедне тороплюсь. Пока чай заваривать будут, пока что… пока напьешься, а там, смотришь, и отслужили.
– Да вот нашего пожалуйте стакашек. Мы сейчас только заварили и пить собираемся. За стаканчик с угрызением ни копейки не возьму; это уж вам в уважение.
– Спасибо, родной, спасибо! Ох, как щемит! Мятки бы хорошо… Да где ее возьмешь? Ах, стой! Вот что, голубчик, прибавь-ка ты мне в стаканчик ложечку мятной водки. Что ж, ничего, Бог простит, ведь это лекарство. Тут не ради пьянства, а ради исцеления. Ведь у вас есть английская мятная?
– Как не быть, помилуйте! Огонь, а не водка. Тройная называется, потому на одном голом спирту. Пожалуйте!
Буфетчик подает стакан с чаем и прибавляет чайную ложку мятной. Чиновник пробует.
– Ну, даже и мятного запаха не слышно! Какое уж тут лечение? Налей-ка рюмочку. Ох, грехи наши тяжкие! Постой, я отопью из стакана чай-то. Ну, лей топерь. Вот так… Эх, какие у вас рюмки-то маленькие!
– Помилуйте, рюмки купеческие.
– Ну, уж там купеческие или не купеческие, а только долей мятной-то. Смерть не люблю из неполного стакана пить. Через это деньги не водятся.
– Вы уж очень много чаю-то отлили, – говорит буфетчик и прибавляет мятной водки.
– Не могу же я кипяток пить. Распотеешь, выйдешь на улицу и простудишься, а я к обедне сейчас…
Чиновник пьет.
– Напрасно я ее с чаем-то смешал, – бормочет он, шамкая губами. – Никакого действия не произведет. Мятную надо гольем пить, тогда и польза. Ох, еще хуже закололо под ложечкой!.. Вылей из стакана-то. Не буду я пить.
– Да что выливать-то? Вы все выпили.
– Не может быть! Ну, верно, это я невзначай.
Чиновник в удивлении смотрит на пустой стакан.
– Ах, какая мерзость! Вот крутит, крутит что-то под сердцем, – продолжает он.
– А вы присядьте на стулик, да чистенького чайку…
– Да пойми, Потапыч, к обедне тороплюсь. Во вторник не был, вчера прозевал, а уж сегодня четверг. Завтра исповедоваться надо. Вот что: налей-ко мне мятненькой-то рюмочку. По немощам нашим Бог простит.
– Конечно, ежели завтра на духу чистосердечно покаетесь… – поддакивает буфетчик.
– Или вот что: налей лучше полстаканчика. Пусть уж лучше сразу боль остановит.
– Пожалуйте!
– Уж и стаканы же у вас, я посмотрю: совсем детские! Наливай до краев-то, что стоишь? Я не Половинкин сын.
Чиновник пьет.
– Ну, что?
– Прелесть! Так по жилкам и расходится. Фу, какая крепость! Я вот одно, Потапыч, думаю: и что такое в этой мятной водке может быть скоромного? Лекарство и больше ничего. Ведь касторовое же масло пьем? Конечно, ежели взять херес, шампанское… Ну, прощай! Боюсь к обедне опоздать. Запиши за мной, завтра уж не приду, до субботы. Прости меня, Христа ради, в чем согрешил перед тобой… словом, делом… помышлением…
Язык чиновника начинает заплетаться.
– И меня простите, Данило Кузьмич!.. Дай вам Бог в радости, как благотребно подобает… безмятежно, мирно…
– Спасибо, спасибо! Ну, поцелуемся по-христиански. Вот так. Ведь душа-то, Потапыч, у человека одна, что у чиновника, что у буфетчика. Ах, боже мой! Три четверти двенадцатого! Опоздаю. Насыпь-ка на скорую руку еще рюмочку!
– Вы бы икоркой закусили…
– Ни-ни… Рыбы не вкушаю! Я лучше пивца бутылочку, потому жажда… За ваше здоровье! Вот яд-то – настоящая английская! И как только англичане эдакую крепость пить могут! Ну-с, я опять насчет души… Возьмем душу буфетчика… Выворотим ее, так сказать… Понимаешь?..
– Вы ежели насчет обедни, то поторопитесь. Давным-давно отзвонили, – замечает буфетчик.
– Знаю, голубчик, знаю. Я только остынуть хочу, потому вспотел. Ежели твоя буфетчиская душа чиста, можешь ты меня ввести во искушение или не можешь?
– Где же, помилуйте! Нам бы только самим чистым быть.
– А коли так, набрызгай мне еще рюмочку мятной, да побольше.
Бьет двенадцать.
– Про обедню-то забыли, а еще говельщик!
– Эх, Потапыч! Что такое обедня? Не в видимости нужно говение соблюдать, яко мытари и фарисеи, а в душе. Я душой и сокрушаюсь, скорблю. Дай-ка бутылочку пивца похолоднее.
Буфетчик машет рукой. Чиновник садится.
– Ты чего это рукой-то машешь? Не осуждай, голубчик, не осужден и сам будешь. В котором году у нас было наводнение?
– Вы бы лучше шли домой да соснули часок, а то и ко всенощной не попадете.
– Попаду, друг любезный, попаду. Ты думаешь, на мне какой класс? Двенадцатый, брат, класс, вот что! И вдруг ты мне в моем чине и наставление!.. Ай-ай-ай!
Чиновник пьет пиво и совсем обалдевает. Голова его склоняется на стол. К нему подходит буфетчик.
– Данило Кузьмич, вы бы у нас в каморке прилегли, а то так, ей-ей, безобразно, – говорит он.
– Оставь меня, оставь, я говею!.. – коснеющим языком лепечет чиновник.
