По интернету ходит жуткий рейтинг умерших деревень, составленный по результатам переписей населения. Судя по нему, в России сегодня 20 тысяч поселков, в которых не осталось ни одного жителя. И еще 36 тысяч — где живут по 1 человеку. То есть, в ближайшие годы и они перейдут в разряд обезлюдевших. Причем вымирают в первую очередь села в центральной — коренной России…

 

Чтобы увидеть — как эта трагедия происходит в наши дни, и понять — что мы теряем, спецкор «КП» отправился в Тверскую область, где мертвых сел, согласно рейтингу (смотрите его ниже), больше всего. Первой на пути лежала деревня Халютино — она умерла этим летом.

 

ОСТАЛИСЬ ОДНИ ЛЕСОРУБЫ

 
Знающие люди дали мне дельный совет: «Езжай зимой, подморозит дороги, не засядешь в грязь. И главное — дачники вернутся в города, увидишь, сколько в реальности проживает людей».

Деревня Халютино Оленинского района еще была обозначена на электронных навигаторах, но дороги к ней уже не было. Пришлось бросить машину на полпути. А путь этот шел через восхитительные сосновые боры на песчаных дюнах. Сама бывшая деревня раскинулась на излучине полноводной реки, а по задам бывших огородов проходил чистый ручей — живи и радуйся. Точнее — жили и радовались.

 

Большинство изб стояли пока целые, но внутри дома разграбили, сняли половые доски, разобрали печи. Исчез и красный «социальный телефон», когда-то стоявший в центре деревни. Их начали расставлять по таким Богом забытым селениям еще с 2010 года, когда уже логичнее было бы раздавать последним старухам самые дешевые мобильники.

 

Никогда не слышал и не видел, чтобы кто-то звонил по такому телефону. И в Халютино этот телефон до зимы не дожил, исчез. Куда — догадаться несложно. На окраине деревни стояла потрепанная девятка, и два молодых парня с испитыми лицами, вооруженные дешевеньким металлоискателем, извлекали из земли обломки ржавого железа от сельхозтехники. Лица свои мародеры старательно прятали от камеры. Может быть, в глубине души понимали нечистоту своего промысла.

 

С такой же опаской общались с нами  местные лесорубы, два мужичка в новеньких «охотничьих» камуфляжах — отец и сын. Шли они куда-то за Халютино, в непроходимые лесные дебри — размечать делянки для зимней рубки. Темнили, играли глазами. Весь «лесной» бизнес серый — делянку выбрал аккуратно, а заодно с соседних строевого леса надергал. Напилил без пней, зимой снег присыпал, а весной можно сказать что «так и было всегда». А в укромном месте остался у тебя штабель бревен на пару срубов 6х6. Летом продашь спокойно тысяч за сто…

 

— Так работы нет давно в районе, вот и вымираем — толковал мне старший лесоруб. — Земли бросовые. Пастбища заросли, как в 90-х стадо начали резать. Как советская власть закончилась, еще по привычке до миллениума тут совхоз корячился, потом все. Я вот, тоже уезжал — десять лет под Питером дачи строил. Сейчас с тверской фирмой работаем, все поближе.

 

— А чего в Питере не остался?

 

— Да чего-то не зацепился там… — и по глазам было видно — страшно жалеет, что не зацепился.

 

Я шел из Халютино обратно к людям, хрустел замерзшими лужами, и думал, что смерть этого уголка Тверской области чем-то похожа на гибель дерева. Сначала отмирают самые старые и нижние ветки. Следующая засыхающая ветка — сельское поселение Татево, за которым я бросил машину.

ДЕТСАД У КЛАДБИЩА

 

В старинном селе Татево жилые дома уже чередовались с развалинами. От игровой площадки избы-детского сада до татевского кладбища было ровно десять метров, и никого не смущало такое зловещее соседство. Да и не было никого в селе. Я почти час ждал сотрудницу местной администрации и не увидел прохожих. Лишь в час дня в школе прозвенел звонок, и на улицу вышел единственный ученик-младшеклассник Андрейка. Остальные ученики — 14 человек, продолжили занятия.

 

Наконец пришла с обеда чиновница Светлана Иванова. Говорила с каменным лицом, сквозь зубы. И ее можно было понять — вылетишь с госслужбы за сказанное лишнее слово, и что ты будешь делать в этом Татево? Ледяной, нетопленный барак-офис, ледяной разговор:

 

— Что ждем от жизни? Пенсии ждем. Что хорошего? Уличное освещение нам решили сделать.

 

Улыбнулась она мне только на прощание, когда я поехал в центральную усадьбу — поселок Гусево, который поразил какой-то западноевропейской ухоженностью.

 

«МЫ ЕЩЕ ЖИВЫ»

 

Покойное село Халютино было у Гусевской администрации в административном подчинении. Глава, Татьяна Сидорова, как деликатно пишут классики, оказалась женщиной «неяркой красоты», при этом умной и грамотной. Она выросла рядом с Халютино и все знала про его жизнь и смерть:

 

— Наши деревни начали вымирать давно. В последнее время в Халютино жили пенсионеры и дачники, все были пожилые люди. Постепенно переезжали жить к детям, тяжело им было, кто-то просто умер. Мост сломался. Его починили, но было уже поздно. Так и умерло Халютино.

 

— Огороды, я заметил, березами не заросшие. То есть несколько лет назад там что-то делали?

 

-Там не было трудоспособного населения. С 90-х годов, по крайней мере. Подсобные хозяйства были, в деревнях все-таки принято держать поросят или козочек. Вообще все на совхозе здесь держалось.

Ad 3
Advertisements

 

— Крупный?

 

— Ну, совсем крупных у нас не было. Но большое хозяйство. С 2005 года его присоединили к Гусевскому хозяйству — пытались сохранить ферму в Татево, на центральной усадьбе. Но 2012 году она тоже закрылась.

 

— Почему закрылась?

 

— Молодежь работать на земле не хочет, и желающих нет… и не будет. У нас в Гусево еще есть сельхозпредприятие, муниципальное, учредитель — поселение. Мой супруг — его директор. Небольшая ферма, молочное стадо. Но они тоже выживают. Если бы крупное было, было бы легче. Не дает жить диспаритет цен. Сдаем молоко по 20 рублей за литр. Его еще нужно доставить во Ржев. Солярка 45 рублей, электроэнергия 8 с хвостиком. И сколько наше хозяйство протянет, я не знаю.

 

— Что можно сделать?

 

— Начинать нужно с того, чтобы люди были заняты, получали зарплаты, были рабочие места. Может и изменится что-то.

 

Татьяна тяжело вздыхает, и начинает тяжелыми, крестьянскими ладонями оглаживать юбку на коленях. И я решил проверить на ней одну свою мысль, которую обдумывал все 300 километров дороги от Москвы:

 

— Думаю, есть еще одна причина, глобальная. Изменился уклад жизни и потребности. В 19 веке можно было выменять на картошку жеребенка, вырастить его и ездить на нем, и пахать, и сено возить. Сейчас машину на картошку не выменять. Телевизор что нам показывает с утра до ночи? Пальмы и золотой песок. Ребенок не поступил в институт — жизнь поломата и прожита зря.

 

Татьяна соглашается:

 

— Да, у людей очень быстро растут требования к жизни. Надо, чтобы все было «цивилизованно». В русской избе жить уже никто не хочет. Как их заинтересовать жить на земле? Наверное, нужна какая-то государственная программа или политика. Поддержать развитие мелких сельхозпроизводителей, чтобы они могли хотя бы развиваться. Хотя бы на наших скудных территориях.

Вот у нас в Гусево есть хозяйство, и люди работают. А потому и не уезжают.

 

— Сколько получают?

 

— В основном — минималка. Если у доярки хорошая нагрузка, летом и 20 тысяч получает. Хотя у моего супруга, руководителя, зарплата 17 тысяч.

 

Молодежи в Гусево нет и не будет. В огромной школе, рассчитанной на две сотни учеников, всего 12 человек. Выучатся — уедут в Тверь или в Москву. И все, назад уже не вернутся.

 

Татьяна Алексеевна говорит мне на прощание:

— Не хочу хвастаться, но у нас еще не все-так плохо. На центральных усадьбах есть фельдшерские-акушерские пункты. Есть дома культуры и библиотеки. Есть школы, которые правдами и неправдами пытаются сохранить. Детские сады. Мы еще живем!

Дмитрий Стешин.

https://www.kp.ru

Loading