Умирание старинных таежных поселков — примета времени. Только по ТВ этого не показывают, а писателей-деревенщиков, кричащих о гибели исконного уклада, увы, почти не осталось. У жителей же таких «неперспективных» поселений потихоньку «отрезают» достижения цивилизации. Будто не станет поселка и местным властям жить будет легче, останется одна тайга, которую руби — не хочу. Источник: https://www.kommersant.ru
В советские времена олицетворением глухомани считался центр Усть-Енисейского района — таймырское селение Караул. Лютой зимой добирался туда, за 1654 километра от Красноярска, почти сутки. Рейсовым самолетом. Почтовым — между кучей мешков с письмами и промерзшей крышей. Вездеходом. И почти ползком, преодолевая торосы, взгромоздившиеся над речным фарватером, по которому накануне прошел ледокол. Когда, наконец, вскарабкался на крутой берег, стало ясно — электричество вырублено. В полярной ночи лишь редкие строения маячили свечками. В двухэтажном деревянном бараке с табличкой «Райком КПСС» теплился только один огонек. Это был кабинет первого секретаря. Пожилой, грузный, он восседал за обшарпанным столом, сервированным недопитой бутылкой и остатками снеди. На мое: «Здравствуйте, я из газеты» выдохнул: «Ну и чо? Сымать меня будешь? Дальше Караула не сошлют!»
Вспомнил о том путешествии, оказавшись на днях в другом — Манском районе. Каких-то 130 километров от краевой столицы. По сути, пригород. А будто край света.
Космическое предложение
Первое, что сообщают о Большом Унгуте поисковики: «Именно в это, Богом забытое место определил своих героев режиссер кинодрамы «Сибирь. Монамур», взявшей на отечественных и международных фестивалях около 70 призов».
Между тем на Создателя пенять не за что: место сказочное. Хвойное кольцо Саян, слияние одноименной с поселком речки и красавицы Маны. Давний приятель Валера Бодряшкин с супругой, взглянув на это однажды, сразу решили круто менять жизнь.
Домик купили, разбили сад, парник, обзавелись гусями и курами. Несколько лет колесили между участком и городом, пока, оставив красноярскую квартиру повзрослевшей дочке, не осели на земле окончательно.
В 1930-х — страдальцев коллективизации. В 1940-х — сосланных под надзор спецкомендатуры поляков, финнов, греков, немцев, калмыков, литовцев. Полвека спустя — их потомков, не пожелавших возвращаться на историческую родину.
Но на границе столетий крупный леспромхоз приказал долго жить. Детские садики, ясли, баня давно не действуют. Среднюю школу незадолго до 1 сентября суд признал опасной для жизни детей и персонала. Пообещали отстроить новое здание из быстровозводимых конструкций, но спортзала в нем, скорее всего, не будет. Предусмотрены ли пищеблок, теплый туалет — неизвестно: с проектом никого не знакомят.
Хорошо хоть обветшавший очаг культуры, знаменитый когда-то тем, что располагал собственными кинопроектором и радиоустановкой с громкоговорителями, героическими усилиями завклубом Виктора Журавлева удалось отстоять и реанимировать. Там и приютили 52 ученика, разделив пространство на классы символическими щитами.
Загнулось и крестьянское хозяйство Бодряшкиных.
— Я ведь на что рассчитывал? — раскочегаривает печку несостоявшийся фермер (мороз, затекая в распадок, как в чашу, долго не расплескивается, когда в Красноярске минус 25, здесь может давить под 40).— Наведу онлайн-мосты с оптовиками, чтобы не мыкаться по городским торговым точкам вслепую, не гонять машину зря — три часа туда, три обратно. Однако обычный телефон у нас по 2–3 недели бездействует. Доступным интернетом так и не обзавелись. Мобильной связи не было и уже не будет. В таких условиях гарантированный сбыт птицы, ранних овощей разве отладишь? Да и хвори с годами стали наваливаться одна за другой. Между тем раньше медиков и на базовый Большой Унгут, и на пять относящихся к сельсовету поселков хватало. В Жержуле, например, стационар был на 18 коек, операционная, рентген-кабинет, зубной врач. А сейчас на всех — от двух с лишним тысяч жителей пока еще почти половина осталась — всего два лекаря. На третью штатную единицу ФАПа никого заманить не могут. Да и в районной больнице давно уж ни хирурга-травматолога, ни нейрохирурга, ни специалиста ультразвуковой диагностики…
Недавно продвинутые технари приезжали. Радостно доложили: «Переходим на цифровое телевидение». Селяне воспрянули: три канала ведь только принимаем с помехами. И тут выясняется, что современное оборудование в нашей глубинке ставить невыгодно. А визитеры готовы помочь «не охваченным цивилизацией»: «Ну не 800 рублей за приставку, а 8 тысяч — зато спутниковая антенна на твоей крыше».
Зачем стержни рушить?
— Обиднее всего, что на нас, живых еще, крест поставили,— не сокрушается, а констатирует старожил этих мест Александр Шелковников.— За 15 лет работы лесничим, 10 — начальником производства в ЛПХ и без малого 14 — на посту предсельсовета, я всякого насмотрелся, но чтобы на людей вообще наплевали — такого раньше не было никогда. Если, не приведи Господи, проводку закоротит — электриков за сотню верст придется ждать часами: свой-то года четыре назад сокращен «за ненадобностью».
И никаких санкций. Нам же «мусорные» реформаторы вчинили норму, выверенную, видимо, на аптечных весах: 28 килограммов 100 граммов коммунальных отходов на человека. Получается, ежемесячно на подворье в пять душ —140 с половиной кило! При этом определившийся в минувшем январе оператор договоров ни с кем из нас заключить не удосужился. Плату за его услуги просто включили в квитанции энергосбыта, который «дипломатично» предупредил: «Не заплатите за ТКО — отключим свет».
Участнику Великой Отечественной, 96-летнему Николаю Фомичу Григорьеву, который начал резко зрение терять, бесплатную помощь пообещали оказать в порядке очереди — месяца через три. Пришлось дочке его срочно в долги влезть: больше 100 тысяч отдала, чтобы солдат опять мир увидел.
— Мы обо всем этом на сходах, даже на митингах криком кричим,— тихо-тихо говорит председатель Большеунгутского совета ветеранов Алексей Горейло, многие годы руководивший лесопунктом.— Как в бездну… Ключевой вопрос: почему исчезают деревни? Потому что из них выбили стержень — традиционную специализацию: аграрную, промысловую или, как у нас, лесную. Ладно, схлопнулся леспромхоз, в котором едва ли не все взрослые работали, что местная власть должна была предпринять? Поддержать оказавшихся в трудной ситуации сограждан. Зарезервировать, скажем, для них кусочек тайги. Возьмут в аренду, создадут товарищество, станут удовлетворять собственные нужды, часть продавать. Вместо этого на селении ставят клеймо: «Бесперспективное». А за его околицей, между прочим, тут же возникают таблички: «Частные охотугодья». Попробуй сунься! Да и вереница лесовозов, забитых кругляком, в том числе запрещенным к рубке кедрачом, не иссякает. Огромные, импортные, они проносятся по поселковой улице, обдавая редких прохожих земляной или снежной пылью. Чьи вы, ребята, спрашиваем, на кого пашете? Молчат. Может, «черные» лесорубы гонят добычу с дальних делян, может, победители аукционов спешат удовлетворить заказы китайских партнеров. Тем временем ООО «Унгутское» со штатом в 15–20 сотрудников, организованное на развалинах былого леспромхоза, с грехом пополам пытается обеспечить сырьем две несчастные пилорамы.
Рядовой человек, лишенный заработка, благ цивилизации, вообще никого не волнует, продолжает Алексей Никитич. Формально на дрова подворью ежегодно выделяется 20 кубометров леса. На строительство или ремонт дома — одноразово — 150. Оформляй в инстанциях разрешение, вноси так называемую попенную плату, езжай в тайгу, сам руби, вывози, распиливай. Не способен? Обращайся к «помощникам». За работу вычтут тем же лесом. В итоге на руки получишь в первом случае пять кубов, во втором — пиломатериалом — 12.
Кабала, унижение… Ново-Алексеевка, Ангалой, Кержул уже совсем обезлюдели. Жержул, Большой и Малый Унгут — в ожидании скорбного часа: через несколько лет от сегодняшних сотен жителей не останется и десятков.
Надо вязать носки
Маму спасителя поселковой культуры Надежду Журавлеву с подружками застаю за вечерним чаем из сибирского разнотравья. С наливочкой, медом, черничными варениками. Режутся в «дурачка».
— Милости просим,— хохочут,— в наше подпольное казино.
— В Ново-Алексеевку заезжали? — усаживает хозяйка за трапезу.— Печальная картина. На некоторых избушках замки: значит, городские присмотрели под летние шашлыки, большинство же попросту заколочены. Последняя бабушка выписалась на днях. Нет больше моей деревни, основанной в конце ХIХ века добровольцами Столыпинского призыва. Папу туда на поселение отправили в 1938-м. За то, что на Украине отказался колхоз возглавить. «Не хочу,— сказал,— никого губить». Но надзиратели КрасЛАГа любили его. Искусник туески плести, валенки катать, оформлять всякие заявления, выпускник церковно-приходской школы, учитель, он им библейские истины объяснял, предсказывал, что Гитлер скоро на нас обрушится, однако Москвы не возьмет и проиграет. А я за неделю до войны на свет появилась, поэтому метрику в суматохе родители оформить не сумели. Получила ее — не поверите — только в 60 лет. В остальном же — судьба как судьба. Трудилась с 16. Мастером, десятником сплавной конторы, даже инженером, когда в Унгут перебралась. Ново-Алексеевка большая была. Со своим леспромхозом, пшеничными полями, маслобойней, мельницей под Малиновой горой. Прямо у озера, которое питали родники. По весне птиц перелетных — видимо-невидимо!
Что дальше — не ведаем, но и не сдаемся. Вот Витя мой, считай, 10 лет сражался за ДК. Районное начальство ему: «Нет у вас перспектив, чего деньги переводить?» А он — на своем. И ведь добился — отремонтировал, модульную котельную поставил, осталось только снаружи лоск навести. Понимает: не удержим молодых — уйдут старики, умрут и деревни.
— Ну а пока,— Надежда Зиновьевна достает из-за тумбочки охапку овечьего пуха и запускает колесо старенькой прялки,— будем вязать детям и внукам носки, рукавички. В папиной семье было 11 человек. А нынче нас в роду, разбросанном по всем весям, знаете сколько? Сто один!
Обязаны выдюжить.
P.S.
Когда материал готовился к печати, из Большого Унгута пришла печальная весть: Александр Шелковников умер от инфаркта.
