В белорусских лесах, закрытых для людей после Чернобыля из-за высокого уровня радиации, затерялись 4,5 тысячи гектаров российской земли. Но уже около 35 лет этот анклав на Гомельщине – нежилая земля, зона отчуждения. Хотя, когда рванула Чернобыльская станция, здесь в двух деревнях жили более сотни человек… https://cdn11.img.sputnik.by
«Сама я выросла в Вышкове (поселок в Брянской области – Sputnik), но почему-то Вышков не стал для меня родиной, как для меня стало это Медвежье», – рассказывает Антонина Добродей. В Медвежьем у нее жила бабушка.
Медвежье и Саньково – это и есть те две российские деревни, отрезанные от «большой земли» белорусскими лесами. Согласно легенде, деревни основали в начале ХХ века жители Добродеевки, которые вернулись с заработков из Америки. Возле родной деревни свободной земли не оказалось, и предприимчивые «добродеевцы» купили наделы у местного землевладельца Шведова – 4,5 тысяч га земли в урочищах Медвежья Дубрава и Санина Поляна. Так и появились эти деревни.
Потом были революция, создание республик, оформление и переоформление границ. В 1926 году Саньково и Медвежье приписали к Новозыбковскому уезду Брянской губернии РСФСР и включили в Добродеевский сельсовет. После войны – в 1946-м, когда утверждали окончательные границы БССР, в состав республики передали земли севернее Саньково, и бывшие добродеевцы получались отрезанными от российской земли, но переходить в Беларусь они тогда отказались.
«Наша деревня состояла из одной улицы. Справа дома, и слева дома. Жили все, как одна семья. У нас никогда не закрывались двери, все было нараспашку», – вспоминает Медвежье своего детства Антонина Добродей.
Если ехать из Добруша, то Медвежье было направо, а прямо и налево – две улицы – это Саньково. Деревеньки располагались совсем близко, между ними был небольшой перелесок. На обе деревни один колхоз – с фермой и конюшней, один клуб, магазин и одно кладбище. На обе деревни всего четыре фамилии – Добродеи, Песенко, Молчановы и Справцевы. Те же четыре фамилии, которые жили и до сих пор живут в российской Добродеевке.
Чтобы сейчас попасть в Медвежье и Саньково, нужно брать разрешение в белорусской Администрации зон отчуждения и отселения МЧС. Российский анклав спрятан в белорусском лесу, имеющем после катастрофы на ЧАЭС статус зоны последующего отселения.
Белорусские деревни, которые были в этих лесах, отселили в начале 90-х, дома захоронили. В 1991-м российское правительство своим распоряжением также отнесло территорию Саньково к зоне отчуждения.
Мы подъезжаем к анклаву со стороны Добруша. От белорусского леса российский анклав отделяет речушка. На въезде никаких обозначений.
«Раньше, помню, квартальный столб (с указанием номера квартала леса – Sputnik) здесь у канавки был, с одной стороны которого было написано «РФ». Но сейчас его уже нет», – ведет нас к анклаву Владимир Мамлюков, главный специалист управления по контролю за соблюдением правового режима на территории Гомельской области Администрации зон отчуждения и отселения МЧС.
Его обязанность – следить за порядком в белорусской зоне: патрулировать территорию, предупреждать пожары и сбор дикорастущих ягод и грибов. Собирать плоды, рыбачить и охотиться здесь нельзя.
На этой территории действует контрольно-пропускной режим. Собственно КПП и шлагбаумов нет, но есть знаки, предупреждающие о радиационной опасности и о том, что находиться здесь нельзя. За нарушение – штраф. Законно попасть на эту территорию можно, запросив пропуск и обозначив цель – например, навестить могилы предков или, как мы, посмотреть на российский анклав.
Через анклав идет дорога. И белорусские специалисты – из администрации зон отчуждения, лесники, природоохранные и иные службы – периодически проезжают по ней транзитом.
«Проезжая транзитом через анклав, помимо служебного удостоверения, всегда беру с собой паспорт», – говорит Мамлюков, но потом признается, что представителей российских властей или специальных служб на территории анклава не встречал ни разу. Зато время от времени останавливает на дороге, ведущей от российской Добродеевки к анклаву через белорусский лес, бывших медвежан и саньковцев.
«Мы с пониманием относимся. Мы же видим и по одежде, и по предметам, которые человек имеет при себе, что он действительно не преследует каких-то противоправных намерений. Что идут к местам захоронения. Тогда мы по-простому – как правило, это люди пенсионного возраста – в доступной форме объясняем: пожалуйста, не отклоняйтесь от маршрута, не заходите в лес, это опасно», – рассказывает Владимир Петрович.
Кладбище в Саньково действительно выглядит ухоженным. Рядом, очевидно, была ферма, но от нее уже мало что осталось. Дома тоже почти не сохранились. Кое-где уцелели погреба и колодцы.
Устоял обелиск погибшим односельчанам, хотя время и его серьезно потрепало. Лучше всего сохранились дорога и остановка. Уже потом, в Добродеевке стало понятно – почему.
«Мы всю жизнь ходили по песку, асфальта не было. Его положили буквально перед выселением в 92-м… Колонки поставили, остановку сделали. Мы даже не воспользовались этой остановкой. Вроде уже и расписание какое-то утвердили, но так и не воспользовались», – вспоминает Антонина Добродей.
«Ну как вам сказать, зажиточно жили или нет… Если перед войной у двух человек были машины… Это, можно сказать, была роскошь», – рассказывает бывшая жительница Саньково Мария Игнатьевна Справцева, или баба Маня, как ее сейчас называют в Добродеевке. Здесь до сих пор живут многие ее односельчане.
К концу 70-х в Медвежьем жили около ста человек, еще около 80 – в Саньково.
«А, знаете, отличались деревни. Мы, медвежане, были, наверное, немного культурнее в плане внешнего вида. Если наши бабушки идут в магазин после колхоза, они обязательно переодеваются. Они никогда не ходили в галошах, чтобы пахло… Они уже и платочки другие наденут, обувь поменяют. А из того населенного пункта они почему-то так и ходили …» – вспоминает Антонина Добродей.
В ее воспоминаниях – бабушкин дом напротив пруда, каштан, который посадил ее отец, когда она родилась, праздники в клубе и догонялки на колхозном поле.
А потом случился Чернобыль. Ей было 6 лет. Говорит, каких-то особенно серьезных взрослых разговоров не помнит, помнит только, как все плакали, когда уводили корову.
«Тогда же у всех были коровы, и был такой момент – может, это было не прямо в 86-м, может, в 87-88, когда коров у людей отбирали. И я помню, как бабушка ее из двора выгоняла. Это было очень печально, мы все плакали, может, недопонимали, почему, но понимали, что у нас уже не будет Крошки. Нашу корову звали Крошка… А потом и колхоза не стало», – говорит Антонина.
«Нелегко уезжали. Но уезжали – заставляли же. Не оставаться же там одному», – вспоминает Мария Справцева.
Мария Игнатьевна сейчас тоже живет в Добродеевке, но, в отличие от бывших односельчан, тогда, в 90-е отселилась сначала в Минск, потом в Гомель. Имеет белорусский паспорт. А ее сестра Шура с российским паспортом поехала в Россию, в приграничную Добродеевку. Шурин сын и досматривает сейчас бабу Маню.
Для россиян из Медвежьего и Саньково со временем построили поселок подальше от опасных территорий – в Почепском районе Брянской области.
«Председатель Добродеевского колхоза выбрал место, и там построили дома. Хорошие дома. И люди переехали – ну что тут 7 километров, что это за отселение?! Та же радиация. Вот люди там сейчас и живут», – рассказывает Мария Игнатьевна.
А ее односельчанка и однофамилица Раиса Владимировна Справцева ехать в новый поселок отказалась. Хотя сын и муж поехали.
«Дед приезжает и говорит: «Ну что, дают нам хату… Поедем». А я говорю: «Никуда я из Добродеевки не поеду. Вот приехала сюда и тут буду сидеть». Почему не поехала? Так там же грязь во какая – по колено, а у меня ноги больные. В общем, он поехал, две недели там побыл у сына, огород сыну там сеял. А там же глинистое место, покопал грядки, побыл-побыл, а тогда приехал и кажа: «Знаешь что, Рая, не поедем туды», – рассказывает свою историю Раиса Владимировна.
Не поехала в новенький поселок и бабушка Антонины Добродей. Не рискнула уезжать далеко от детей, которые жили в Добродеевке и в Вышкове. Здесь и умерла в 2010-м. В Добродеевке и похоронили. На старое кладбище в анклав не везли.
«Почему не в Медвежьем? Здесь ближе ходить на могилы к своим родным. Могилы на кладбище «медвежан» находятся рядом. Все вместе, дружно, как тогда», – говорит Антонина.
Антонина Добродей до сих пор ходит к своему родному Медвежьему за ягодами. Первые годы после отселения собирали смородину в огороде. Потом плодовые кусты и деревья одичали, но земляника по-прежнему растет. Собирать ее в белорусском лесу – из-за высокого уровня радиационного загрязнения – противозаконно. Но на территории анклава белорусские законы не действуют.
«Ягоды собираем до сих пор, осенью – грибы. Не боимся кушать из этих мест, может, потому что до конца осознанно не воспринимаем, что это радиационные места. Просто это наш родной и дорогой сердцу край. Ведь мы же тоже живем в радиации, на своих огородах выращиваем овощи, фрукты и кушаем», – объясняет Антонина.
Бывает, ездит в Медвежье и просто так. Особенно когда встречается с друзьями детства – такими же фанатами тех растворившихся в белорусских лесах российских деревушек.
«Ходим к озеру, к месту клуба, магазина, школы (там потом медпункт был), подходим к своим «домам», несмотря на заросли, каждый подходит к своему дому. Вспоминаем, как нам было здесь хорошо и весело. Вспоминаем, как у кого было во дворе, в доме, какая была вкусная еда из печи, которую готовили наши бабушки. Обязательно заезжаем на кладбище», – говорит Антонина.
Белорусский департамент по ликвидации последствий катастрофы на ЧАЭС периодически пересматривает карты загрязненных территорий, на отдельных участках смягчает режим. В очередной раз это планируют сделать в следующем году. Но, если верить прогнозному Атласу последствий аварии на ЧАЭС, концентрация цезия-137 не позволит признать земли вокруг российского анклава пригодными для жизни и в 2046, и в 2056 году.
Вера Аркинд.
