— Знаешь, я не люблю сметану и другую молочку, — сказал мне знакомый бакинец, сотрудник администрации президента Азербайджана. – Но когда попробовал то, что делают русские молокане из колхоза Никитина, то понял, что до этого сметану я просто не пробовал…
В принципе, наверное, так может сказать каждый, кому довелось дегустировать продукцию из деревни Ивановка Исмаиллинского района Азербайджана. Места, где компактно проживают русские «духовные христиане»-молокане, русские баптисты, лезгины и азербайджанцы.
— А почему это у Вас за спиной висит портрет Гейдара Алиева, а не действующего президента? — интересуюсь я у председателя единственного на весь Азербайджан сохранившегося до сего дня колхоза. Ордена Трудового Красного знаменит колхоза имени Никитина, его бессменного на протяжении более чем 40 лет председателя, героя Соцтруда.
— Гейдар Алиевич у меня за спиной — это наша защита, наш гарант, человек, который сохранил наше хозяйство, а, значит, и нашу деревню, — Василий Иванович Новосельцев, председатель правления, за словом в карман не лезет. — А портрет Ильхама Гейдаровича на боковой стене, так это он все время на нас смотрит, правильно ли мы тут работаем.
Председатели колхоза — люди вне времени и географии. Первое, что делает человек в этой должности, принимая гостя, — это тащит тебя за стол. И неважно, духовный ли он христианин, как еще называют молокан, баптист, православный ортодокс, или ортодоксальный коммунист. Он просто уверен, что до сих пор ты жил, измученный голодом и неправильным питанием невкусными продуктами. И Господь (или секретарь райкома, а то и редактор газеты) направил тебя к нему именно для того, чтобы он исправил эту историческую несправедливость. Я словно бы на машине времени пронесся на почти сорок лет назад, когда выпускником журфака начал ездить по совхозам и колхозам Московской области корреспондентом сельхозотдела районной газеты. В таких условиях лучше сразу сдаться, но выговорив условия. Например, походить сначала по селу.
— Из России изгонять нас стали еще при Екатерине II. И в Азербайджане и по Кавказу было много мест, где молокане селились. Наши предки сначала несколько десятилетий жили не здесь, а ниже. Но там климат сырой, река, комары, заболевания. А через несколько десятилетий Иван Першин, один из основателей нашей Ивановки, поднялся выше, сюда, — рассказывает Новосельцев историю села. — А тут чернозем, равнина, климат прекрасный, комаров нет, все же 850 метров над уровнем моря. Взяли разрешение у властей, основали поселение, каких-то 35-37 домов поначалу было, и начали раскорчевку. Посмотри, вид какой!
Вид действительно завораживает. Вдали поднимается горная гряда Кавказского хребта с вершинами, укутанными вечными снегами. А это значит, что там горы явно выше трех тысяч метров. Между ними и нами поля, луга.
— Самая высокая вершина у нас — 3800 метров, — продолжает председатель. — Многие считают, что она обладает мистической силой. И летом на нее тянутся вереницей паломники разных религий. Наши тоже, бывает, ходят. Бесплодные, например. Некоторые потом действительно обзаводятся детьми.
Пейзаж впечатляет не только видами, но и звуками. В соседнем пруду, что всего метрах в тридцати от колхозной столовой лягушки настолько громко и массово празднуют, что приходится повышать голос для того, чтобы быть услышанным собеседником. Пруд совсем небольшой, метров 130 на 60, но Новосельцев уверяет, что в нем водится аж 6 видов рыб.
— Сома отсюда вытащили однажды на 80 килограмм, — хвалится он водным достоянием колхоза. Но, встретив мой недоверчивый взгляд, немного стушевывается и добавляет. — А белого амура на восемнадцать кг.
Сейчас в деревне 1 150 дворов. В моменты наивысшего развития жило тут до 5 тысяч человек, а в наше время осталось немногим больше 3-х тысяч. Народ, хоть и помалу, разбегается. Есть и дома заколоченные, но они не брошены. Как говорит Новосельцев, уехавшие «в город» дети просто берут к себе родителей. А некоторые из уехавших, через какое-то время возвращаются и насовсем. Как вернулся после учебы и сам председатель, отец которого, Иван Новоселов тоже прожил в Ивановке всю жизнь, а после ухода на пенсию занялся пчеловодством. Мед в Ивановке знатный, говорят, лучший в Азербайджане. И говорят так не в Ивановке, а и в Баку.
Хозяйство в Ивановке, как признается председатель, среднее: 5 тысяч гектар – пашня, из них под зерновыми – 3 тысячи, 5 тысяч гектар – собственные пастбища, еще 7 тысяч арендуют у соседей. 1 300 голов крупного рогатого скота, поболе 7 тысяч голов, как говорит Новосельцев, овцепоголовья.
— А еще 300 гектар отборного виноградника, — такое вино делаем, — Новосельцев аж причмокнул. – Закачаетесь!
— Как вино? Разве вера разрешает?
— Это пить нельзя, а делать можно, — довольно усмехается председатель. – Наше вино и в Баку продается, и не только в наших магазинах, и в райцентре, и у нас в деревне. Не все тут у нас молокане.
КАЖДАЯ УЛИЦА КАК СВОЯ ГУБЕРНИЯ. НО ВСЕ ВМЕСТЕ
Это точно. Живут тут и баптисты, есть и духоборы, а что касается национальностей, то, кроме русских в селе много лезгин и азербайджанцев.
Мы топаем по Ивановке. Народу на улицах почти нет, кто в поле, кто на службе в молитвенном доме.
— Вот это у нас Дом культуры, — Василий Иванович делает размашистый мах рукой. И можно понять эту размашистость: такому многоколонному зданию на другом конце площади могут позавидовать очень многие, например, из областных драматических или оперных театров в России. – акустика у нас в зале великолепная.
А на нашем конце площади – памятник Гейдару Алиеву, а еще с одной стороны – бюст легендарного председателя колхоза Никитина. Говорят, они дружили. Впрочем, почему говорят? Ведь Алиев действительно спас плод жизни и трудов Никитина, позволив оставить колхоз посреди капиталистического окружения. И разрешил назвать колхоз в честь Никитина после его смерти.
ДК встречает прохладой и репетицией одного из многочисленных кружков. Тут не только акустика великолепна. Но и сам зал убран, можно сказать, «по-богатому»: мягкая обивка стационарных кресел, их фигурные ручки, тяжелый занавес наводят на ассоциации с чем угодно, но только не с сельским ДК.
— Тут у нас все выпускные вечера проходят, свадьбы играют, в армию провожаем молодежь, — резюмирует Новосельцев, когда мы снова выходим из прохлады ДК на палящее солнце.
Идем дальше, и через каких-то метров 50-70 перед нами Ивановская средняя школа. Прекрасное, современное, хорошо оборудованное здание, в котором учатся 600 с лишним детей. Бассейн с 25-метровыми дорожками. Краеведческий музей в самой школе об истории села и его выдающихся представителей.
— Летом бассейн непопулярен, дети на речку бегают, — говорит председатель и оживляется. – А вот то футбольное поле для школы мы сделали после победы наших мальчишек на первенстве района.
Как раз в это время закончились занятия и школьники прыснули на улицы и лучиками потянулись компаниями от школы по всем окрестным улицам, как лучики от солнца: белые, рыжие, черненькие.
— У нас Ивановка поделена как будто. Нижняя часть – одни люди, с одним говором. Верхняя часть – немножко другие люди. Середина – третьи. А все вроде родственники. Видно, из-за того, что переселялись с разных губерний. На одной улице живут выходцы из Воронежской губернии, на другой – из Тамбовской, на третьей – с Кубани. И так далее. И хоть все пережениваются, все равно особенности у улиц остаются, — видно, что председатель гордится своим селом.
Наконец мы добираемся до колхозной столовой, где уже накрыт стол. Практически все, что стоит на нем – местного производства.
— Вот вам та знаменитая сметана, — усмехается Новосельцев. – 60% жирности. Мы и масло делаем великолепное, и всю линейку молочную на мини-заводе своем. Нас в Баку знают, продукты не залеживаются в магазине. Есть и мини-завод по производству подсолнечного масла. А зерно мелем жерновами, установленными еще в 1893 году. Мы все остальное переделали на современный лад, технологии запустили нынешние, но жернова те уникальные, мы от них не отказываемся.
И ведь не скажешь, что в Ивановке оторвались от современной жизни, ушли в какой-то скит или забились в нору. В каждом доме телевизоры, причем современных моделей, Интернет проведен по домам, практически каждая семья имеет машину. Ну да, не «Мерседес» ручной сборки или «Ягуар», чем, кстати очень любят попонтоваться в Баку – или «классика» АвтоВАЗа или бюджетные иномарки. Люди здесь действительно не любят понтоваться. Они живут без спешки, но в достатке, который создают сами, и с достоинством. В селе имеется своя АТС, отстроена новая больница, для дошкольников — детсад на 120 мест. А для туристов, которые начинают съезжаться с весны – даже отдельный гостевой дом.
Впрочем, просто заезжим туристам здесь не особо рады. Суетные они, лезут в чужую жизнь бесцеремонно. А у тутошних молокан свой, веками выработанный уклад.
— Здесь своя, очень высокая культура, — делится Новосельцев. – Уважение к старшим, к женщинам, к руководству — это веками уже. Религия запрещает пить, курить, прелюбодействовать. Проводится бракосочетание, поженился – развод не то что запрещается, но развода не должно быть до смерти. Не одобряется это. На собрание религиозное община не пускает человека, если он прелюбодей. Стыдят человека, чтобы он каялся и подумал, стоит ли это делать впредь. И это, я считаю, правильно.
— А смешанные браки?
— Конечно, есть, — председатель пожимает плечами. – Но все равно, поймите, все равно мы русские. И ими остаемся.
СОКОЛ ИВАН ОРЛОВ
Всю пасхальную неделю молокане ежедневно проводят по две службы. А в тот день, когда я побывал в Ивановке, в одной из семей случилась печальная утрата, и многочисленные знакомые, соседи и родня отправились туда на помощь. Колхоз, кстати, в таких случаях помогает, выписывая семье усопшего по 50 кг. мяса и хлеба на поминальную трапезу.
Так что, найти кого-то если и не из старцев, то хотя бы из стариков, было почти нереально. Однако, в какой-то степени мне повезло. Дома оказался вместе со своей супругой 77-летний Иван Михайлович Орлов, невысокий, ладно скроенный и крепко сшитый пожилой мужчина, назвать которого стариком язык просто не поворачивался.
— А что это вы без бороды? — недоуменно спросил я, глядя на его чисто выбритое лицо. Посмотрел ведь до того в сети, что молокане бород не бреют. Как и классические старообрядцы, хотя, по сути, молокане староверами, и вообще, православными, не являются.
— Вера, она не в бороде, — зыркнул на меня Иван Михайлович. — И не в иконах ваших. Она — в душе.
— Дурак ты, Сашка! — мысленно обругал я себя за неудачное начало разговора, но, войдя в дом, совершенно искренне изумился белейшей русской печи. — Ух ты, печка! Я в детстве с бабушкой и дедушкой на такую лазил, мы там в карты с ним играли.
— А вот мы со своими бабушками никогда не играли в карты, ни в какие азартные игры. У нас были только лото, нарды, шашки, шахматы, домино, — улыбнулся Орлов и посерьезнел. — Так получилось, что отец мой меня видел, а я вот его нет. Я родился осенью 1941-го, он уже был в армии, учили их. И вот, когда мне было два месяца, он пришел на побывку, в декабре, на побывку перед отправкой на фронт, и на меня посмотрел. А в 44-м погиб. Так уж вышло.
— А вы тут всю жизнь прожили, в этом селе?
— Да. Всю в колхозе нашем, кроме того времени, когда в армии служил, с 1961-го по 1964-й. У меня в казарме над головой Никита Сергеевич висел. Прямо над койкой. У соседа — Ленин. 15 октября 64-го, когда его убрали, был выходной день, лежим, спим. Слышу, на меня что-то сыпется из стены и моя тумбочка ерзает: гыр-гыр-гыр. Думаю, сейчас я тебе покажу, я же уже на дембель шел. Глаза поднимаю – хромовые сапоги передо мной. Посмотрел – замполит снимает портрет Хрущева. И во двор. Потащил.
— А почему вы говорите «в этом колхозе», а не в селе?
— Наше хозяйство, наше село. Это одно и то же. Наш колхоз, наше хозяйство – это наш дом. Мы в нем родились, так живем. Я из армии демобилизовался 25 декабря.
— А что так поздно? Командование обычно самых нерадивых позже всех отпускает.
— У меня другой случай был, — Иван Михайлович даже приосанился. — Командир батальона хотел меня уговорить остаться на сверхсрочную.Наши ребята ушли чуть раньше – в начале декабря. А мне сказал: не останешься – я тебя после Нового года отпущу. Но 25 декабря решил меня не уговаривать, проездные документы в руки дал — и в добрый час. Я служил в Тирасполе. Оттуда до Одессы доехал автобусом, а в Баку уже летел самолетом. Новый год дома встречал.
— А с девушкой до армии гуляли?
— Ох, мил человек, что же мы, не люди что ли? Как не гулять? Молодые парни – чем заниматься? В школе я до седьмого класса учился без проблем, оценки были стопроцентные. Потом приболел, хорошо так, месяца два пролежал. И в школу в тот год уже не пошел, остался на второй в том же классе. Потому пошел работать до сентября. А на работе таком кругу, что там и девчонки были.
— Тут мы уже познали новую жизнь, — Орлов что-то вспомнил, улыбнулся и стал чем-то неуловимо походить на артиста Сергея Никоненко, но тут же вспомнил, каким серьезным делом занят, интервью дает москвичу и вновь вернулся к стезе сознательности. — А в сентябре я повторно пошел в школу. Десять классов закончил, потом закончил курсы электриков после школы. Поработал на страде в колхозе помощником комбайнера и пошел в армию.
— И как, та девушка дождалась вас из армии?
— Ну как? Нормально. Вон она по двору до сих пор ходит, — Ивана Михайловича воспоминания начали прямо аж распирать. — Парнем я шустрым был. А в селе девчонок много. В армии сидишь, дневалишь, делать нечего, и всю ночь пишешь этим, тем, этим, отправляешь. Потом почтальон приносит такую пачку.
— Но по двору-то та же самая ходит, несмотря на Вашу шустрость.
— С 1966 года мы с ней вместе по двору ходим, душа в душу живем. Дети выросли, определились, уже внуки пошли.
— Сколько?
— Два сына. Старший с 1966 года, а второй с 1971-го. Уже матерые. Внуков трое – два внука и внучка. Дети в Тольятти живут. Старший учился в Баку, поступил, как армию закончил. Один курс отучился, потом перевелся в Тольятти. И там закончил. А младший с армии прямо туда уехал. Так они и остались там. А женились оба на девочках с нашей деревни.
КОМУ И В ГОРОДЕ ПЛОХО, А КОМУ И В СЕЛЕ ХОРОШО
— Сами уехали, девчонок местных увезли. А с учетом внуков — на семь человек обезлюдели деревню. А, говорят, русских и так меньше становится.
— Так что же тут сделаешь? Не силком же держать молодежь. Главное мы им дали для жизни, родительское воспитание, а дальше они сами. Молодежи мало остается.
— Красивой жизни им хочется или что?
— Не знаю, какая там у них красивая жизнь. Те, кто уезжал в 60-е годы или позже, но при Союзе, там обосновались и живут, и те, кто сейчас уезжает, — это большая разница. Как небо и земля. Те уже там освоились, они там свои. Они работают. А эти приехали. Вот раньше у нас солдаты были, жили в палатках. Они возили дрова из леса и грузили в вагоны. Некоторые остались здесь жить. Женились. Про них говорят: пришелец пришел. Он тут уже женился, дети у него – пятеро выросли. Он уже старик, а все пришелец оставался. Так наши, которые туда сейчас уезжают, они тоже на таком положении там живут. А мы тут все пережили вместе. Было время и тяжелое, а потом стало легче. Я ребенком с 14 лет уже подпаском работал. На ферме помогал. После войны тяжело было. В 1951 году наши бани и хаты некоторые были соломой крыты. А с кормами было тяжело, приходилось с крыш снимать. К нам лично в 1951 году сосед через дом, дед Тимофей, он был и бригадиром, и сельсоветом, приходит и моей матери говорил, что придется нашу сараюшку «раскрыть». Она отвечает: а у меня коровка есть. Нет, говорит, свою коровку – ты в подол насыплешь чего-нибудь, принесешь, покормишь. А колхозный скот кормить надо. Пригнали сюда подводы. Гужевой транспорт был – лошади, быки. Подогнали, раскрыли, увезли. Тогда жили бедно, люди в долгах были. Придешь на склад, там есть расчетная ведомость, посмотришь – все красным записаны, все должники. Кое-кто – фиолетовые чернила.
— Потом-то получше стало?
А потом колхоз начал развиваться. И породность начали увеличивать. Обновлять. Трактора стали приобретать. Раньше колхозам кредиты давали. Сеяли, пахали, убирали. А в 60-е привезли нам новый сорт пшеницы «Азербайджан-2». Когда ее посеяли, а она дала 12,5 центнеров с гектара — это была сенсация на весь Союз. Тут уже колхоз наш воспрял. Людям дали зерна побольше – по 3-4 кг на каждый заработанный трудодень. Начали мы выходить из долгов. И мужик перестали из села на заработки уходить. Сейчас, в основном, азербайджанцы к нам приходят и работают – строят. А тогда наши мужчины все ходили по азербайджанским селам, строили, зарабатывали, чтобы семью кормить. А потом, когда зерно дали, уже каждая семья вздохнула, стали мужей своих жены прижимать: не бегай, а сиди дома. Мы с детьми заработали тонну пшеницы, а ты пошел, 200-300 рублей принес. Это не те деньги. Колхоз начал собирать силу. И с председателем нам повезло.
Герой Соцтруда Николай Васильевич (Никитин) даже после своей смерти, а он умер в 1994 году, здесь и царь, и воинский начальник. Богом, как в поговорке положено, его для жителей назвать нельзя, поскольку люди они верующие, и этим сравнением можно оскорбить их чувства, но уровень его наместника — это, похоже, вполне то самое.
— Наш Никитин всегда говорил: рыночная экономика нас спасает. Колхоз был многоотраслевой. У нас животноводство, зерноводство, птицеводство, свиноводство. Каждая отрасль давала прибыль. Совокупность всех этих прибылей нам давала хороший бюджет. Тогда уже начали выходить на рынки. Когда излишки зерна, потом семечки – все вывозили продавать в городах. Организовывали свои точки. В Гяндже была, в Баку была. Уже прибыль пошла в колхоз. Тут стали технику приобретать, тут породность скотины обновлять. То у нас бурые латвийские коровы были, потом шведской породы, потом с Уфы привозили черно-белых. И при Никитине мы добились очень хороших результатов.
РОДИТЕЛЬСКИЙ НАКАЗ И ЛИЧНЫЙ ПРИМЕР
— И вы все эти годы тут работали?
— Я и сейчас, если председатель попросит, на трактор сяду. Куда председатель попросит, туда и едем, помогаем. Пока ноги ходят, голова соображает. Пока еще нужные люди. Я вот свое хозяйство свел из-за возраста. Скотину держать уже по возрасту тяжеловато. У меня были три коровы, молодняк. Хозяйство было большое. Как за 70 перевалило, тогда уже тяжело. Им надо корм готовить. До января я еще держал одну корову. С приплодом. А потом решили с бабушкой, что хватит. Остались куры, овечки. Потому что в хозяйстве ничем не заниматься нельзя. Скука съест. На голый двор, выйдешь – скучно. Когда человек привык шевелиться, это его не радует. Но если председатель что скажет, всегда пойду помочь.
— И не надоело за всю жизнь?
— О чем ты, мил человек? На завод приходишь, ты знаешь — выпускаешь вот эту штучку. Она, бывает, так приедается, что на нее потом глядеть страшно. А колхоз – такая вещь: сегодня ты делаешь это, завтра – вот это. Работа меняется, она идет по сезону. Убирали зерно, начали сеять семечку, а то горох начинается, начали сено заготавливать. Виды работ разные. И работа не оседает на душу, что однотипная она. Держим животноводство, свиноводство, полеводство. Пашем, сеем, убираем. Работа интересная в хозяйстве, когда, конечно, работаешь, а не сидишь лодырем.
— Я слышал, что в деревне на национальной почве ни одного конфликта никогда не было, ни одной драки.
— Как же можно такое устраивать с человеком другой нации. На этой почве у нас нет разногласий. А между собой ребята – как всегда. Сидят за столом, пьют, этот кулак туда, этот – сюда, разошлись, утром опять помирились.
— Как пьют? А вера?
— Молодежь на веру не смотрит. Вероисповедание у нас идет, когда человек сознанием уже в него приходит. Хоть в преклонных годах. Книгу видел? — Орлов показал на лежащую на приоконном столе Библию. — Там написано: вероисповедание принимает человек, который созрел к этому делу. А если ребятам 15-16 лет, им какая вера? Принуждать малолетку нельзя. А вот когда он созреет к этому делу, тогда пожалуйста. Старшие на своем примере давали знать своим детям, что это вещь нехорошая. Русская пословица говорит: в сознание битьем не приведешь. Если будешь бить ребенка, то не доведешь до него, что вот это нельзя. А если ты начнешь говорить ему с малых лет, он быстро схватывает. Я хвалиться не буду — у меня два парня выросли, я их никогда пальцем не тронул. Но с таких лет бывало: я на него глянул, глазами встретились – он уже заерзал: пап, а что я не так сделал? Рукоприкладство – это самая большая низость. Когда человек уже исчерпал все свои запасы слов воспитательных, поэтому он пускает в ход кулаки.
— Но если не желает тебя слышать, хамит в ответ, тогда это единственный способ пресечь наглость.
— Все равно надо стараться убедить. Если ты сможешь убедить человека, это остается надолго. А кулак, ремень – это ненадолго. Пошуметь – это в порядке вещей, убедить – это надо. Но рукоприкладство – это позор.
— А главное что в родительском воспитании, напутствии на жизнь? если не Бога брать, а просто по жизни.
— Ну, наверное, честным надо быть во всем. Это село молокан, им доверяли от и до, как честным людям. Вот приходишь в азербайджанское село, чего-то тебе надо. Кинулся – у тебя не хватает. Спрашивают: ты чей сын? А, знаю. Пожалуйста, никогда не отказывают. Даже в магазине в районе. Если молокан пришел, что-то там взял… народ считался самым честным. Чтобы кого-то обмануть, обвесить – у нас такого никогда не было. В 90-х, когда была заваруха, переворот «Народного фронта», спустя месяц я решил поехать в Аксу. Тогда по дороге были посты, паспорта проверяли. Приезжаем туда, заходим на рынок. Там столько народу. Если только локтем зацепил, в тебя сразу волком смотрят. Заходим в универмаг. Продавец обращается из-за прилавка: дядя, постой, отойти надо, только никого не пускай, а то бедокурят. Чего же не постоять. Он пошел, оттуда приходит потом: дядя, большое спасибо. Я ему говорю: в кассе рядом на расстоянии метра сидит человек твоего народа, твой брат. Его попросил бы. А он мне — дядя, нет. Почему? Он же твой брат. Дядя, нет. Так и не сказал мне причину. И до сих пор меня эта мысль мучает. Почему он своему брату не доверил, а какой-то пришел русский, оставил одного с товаром…
Уезжаешь из Ивановки, даже если ты пробыл в ней совсем немного – как частичку души отрываешь от себя. Очень жаль оставлять этих людей, которых так не хватает нам всем в обычной нашей жизни. Как будто мы потеряли то, что они сохранили. Честные люди, честные мысли, честные поступки. И даже сметана у них честная. В которой ложка стоит как вкопанная. И это ни капельки не художественное преувеличение.
https://www.kp.ru
