…Закусочку подали. Изобильна была предложенная трапеза на утешение иноков: икра паюсная, стерлядь вислая, вязига в уксусе да тавранчук осетрий, грузди да рыжики, пироги да левашники, ерофеичу графинчик, виноградненького невеликая бутылочка.
— Благословите, отцы честные, откушайте, — потчует иноков гостеприимная вдовица.
— Можно, — порывисто молвил Мардарий и чинно, положив три поклона, принялся за вязигу,
Варлаам рыбного употреблять не дерзает. «По обету пятый год на сухоядении обретаюсь», — говорит. Опричь хлеба да груздочков ни к чему не приступил.
— Водочки-то, отцы честные, водочки-то откушать?
— Не подобает, — так же порывисто ответил Мардарий. А Варлаам даже повесть от Пандока [Раскольничье новоставленное (в XVIII веке) сочинение, наполненное вздорами о картофеле, табаке, чае и пр.] рассказал, откуда взялось хмельное питие и как оно человека от бога отводит, к бесам же на пагубу приводит…
Мардарий вопрос предложил:
— Что есть, брате, стоит град на пути, а пути к нему нету; идет посол нем, несет грамоту неписаную?
— Град на пути — то Ноев ковчег, понеже плаваше по непроходному пути, сиречь по потопным водам: посол нем — то есть чистая голубица, а грамота неписана — то есть сучец масличный, его же принесе в ковчег голубица к Ною за уверение познания, что есть суша, и Ной праведный, зря той сучец, с сынами и дщерями, со скотом и со птицы и со всяким гадом, бывшим в ковчеге едиными усты и единым сердцем прославиша благодеющего бога.
— А осмелюсь, отец Мардарий, вас опросить, — вмешалась хозяйка: — всякие ли скоты были у Ноя в ковчеге?
— Всякие, матушка Евпраксия Михайловна, всякие были; одной твари не было…
— Какой же это, батюшка?
— Рыбы! — во все горло закричал Варлаам и, схватив обеими руками осетрий тавранчук, пошел уписывать его за обе щеки.
Все переглянулись. А отец Варлаам к ерофеичу десницу простирает.
— Прорвало! — сквозь зубы прошептал Мардарий и еще ниже опустил главу свою.
— Батюшка!.. Отец Варлаам! — с ужасом вскочив с лавки, вскрикнула одна из канонниц, — не сквернись ради господа!
— Не замай его, Матренушка, — молвила тихонько Евпраксия Михайловна, удерживая за рукав канонницу. — Не видишь разве? — Христа ради юродствует…
Мардарий пришипился — ни гу-гу, только лестовку перебирает. А отец Варлаам стаканчик на лоб, да еще, да еще. И псалму запел:
Прошу выслушать мой слог,
Что в печали сложить мог,
Во темныих во лесах…
— Подтягивай, Мардарий!
Однако ж Мардарий не подтягивает, опустя голову смотрит вниз да половицы считает. А Гриша шепчет молитву на отогнание бесовских мечтаний и думает: «Чего ради бысть знамение сие?» А Варлаам-то заливается:
А вот наша вся отрада:
Хлеб, вода — и вся награда —
Живи да не тужи…
— Да подтягивай же, Мардашка!.. Хвати стариной!.. А ты, раба божия Евпраксия, водочки-то подлей!
— Виноградненького не соизволите ли, батюшка? — отвечает Евпраксия Михайловна, наливая в рюмку сантуринского.
— Не подобает!.. Настойки давай!.. Мать твою как звать?
— Евдокией, отче, Евдокией.
— Ладно, я ужо по ней канон за единоумершего справлю… С поклонами!.. А водочки-то подлей… Ну, пой же, Мардашка; подтягивай и вы, красавицы-девицы, скитские белицы… Валяй! Валяй, матери!.. Катай, канонницы!
И певец сладкогласный, оглянуться не успели, как поел все пироги и левашники.
Вместо водок, сладких вин —
Поставляют квас един:
И то за гостя чти.
— Да подлей же настойки-то, Михайловна!
По обеде все по кельям
И как будто от безделья
Правило несем.
Тогда с горя и досады
Поискать пойдешь отрады —
Во деревню, за лесок…
— А на деревне-то пташечки-сударушки! Вот такие ж красотки, как вы!
И пошел канонниц хватать да щупать.
— Юродствует, — шепчут они, — юродствует.
— А я ни капельки не пьян. Дьявол пьян, а инок никогда не бывает пьян: это бес…
Да как пустится в присядку.
И цап-царап молодую хозяйкину невестку за рукава беломиткалевые… Запустил десницу за ворот…
— Чтой-то за безобразие?.. Господи! — закричала невестка, недавно взятая из Москвы и еще не знавшая таких подвигов преподобных отцов.
— Юродствует, матушка, юродствует! — шепчут ей. — Это он плод чрева твоего благословляет.
Спровадили кой-как блаженного юроду в Гришину келью. Не обошлось без греха: дорогой на усаде двух работников искровянил. Добравшись до места, не разоблачась, повалился на пуховик и тотчас захрапел во всю ивановскую…