В прихожей раздался сильнейший звонок.

   Все встрепенулись. Прасковья Никитишна перекрестилась.

 

 

   — Ах, тятенька, это, верно, опять ряженые… — сказал Павля.

   — А и то, пожалуй… Не пускать, не пускать! Нет их! Еще стянут что-нибудь. Вон у Сидоровых вчера часы пропали, — заговорил Захар Иваныч. — Марья! Не пускай! Дома, мол, нет. Спать легли! — крикнул он суетящейся в прихожей кухарке.

 

 

   — Купца Захара Иваныча Парамонова… — слышался за дверями чей-то бас.

   — Дома нет! Дома нет! — кричала кухарка.

   — Все равно. Примите и распишитесь. К ним бумага.

   — Не впускай, кричи, что дома нет! — ободрял кухарку хозяин. — Знаем мы эти бумаги-то! Народ тоже! Бумагу придумают, только чтоб влезть!

   — Дома нет! Хозяин в гостях, а сама в бане!

   — Господа, впустите же. Так невозможно! Пусть кто-нибудь распишется.

   — А вот как спустим с лестницы, так и будет возможно! Сам распишешься, — крикнул уже сам Захар Иваныч.

   — Как бы не так! За меня в тюрьме сгниешь! Я человек казенный. Я курьер, приехал с бумагой и медаль привез! — прогремел за дверью голос.

 

 

   Услыхав эти слова, Захар Иваныч так и всплеснул руками.

   — Ах я дурак! Ах ты дура! Впускай скорей! Это мне медаль привезли! — кричал он. — Вот осрамились-то! Жена, огня, свету!

 

 

   Все засуетилось. Все забегало. Кухарка отворила дверь. В прихожую вошел курьер в шинели с енотовым воротником.

   — Извините, пожалуйста! Милости просим! Мы дома… только думали, что какие-нибудь ряженые балуются, — заговорил Захар Иваныч, схватил курьера за руку и начал трясти. — Пожалуйте в залу! Марья, снимай шубу с их благородия! Что идолом-то стоишь!

 

 

   Курьер нахмурился.

   — С лестницы спустить! За спускание нашего брата с лестницы-то знаете куда посылают? — сказал он.

   — Ах господи! Да бросьте! Неужто мы и взаправду. Это все она дура — баба. Известно, необразованность.

   — Все-таки вы ей сделайте строгое внушение.

   — Мало того, в три шеи сгоню! Вон, мерзавка, — крикнул Захар Иваныч на кухарку и втащил курьера в залу. — Прошу покорно садиться! Прасковья Никитишна! Огня, закусить и все эдакое!

   — Позвольте прежде дело сделать. Получите, — сказал курьер и вручил Захару Иванычу бумагу и коробочку с медалью. — Ну, теперь — с наградой.

 

 

   Захар Иваныч обнял курьера и поцеловал.

   — Извините, что в халате. Ежели желаете, я на минутку переоденусь, — проговорил он.

   — Помилуйте, что за церемония! — отвечал курьер и сел.

 

 

   В доме сделалась суматоха. Прасковья Никитишна побежала в кухню приготовлять закуску, кухарка бросилась в погреб, лавочный мальчишка начал зажигать в зале стенники, дочь Груша вытаскивала из шкапа новое платье, сын Павля нацеживал из четвертных бутылей водку в графины. Все суетилось. Слышались слова: «Господи, где эта расписная тарелка? Куда это ключ-то девался? Марья! Где моя юбка с фалборнами?» Молодцы в молодцовой от нечего делать давали мальчишкам подзатыльники.

 

 

   Через полчаса курьер сидел в зале на диване рядом с Захаром Иванычем. Перед ними стоял стол с закусками и винами. Поодаль сидела Груша в новом розовом платье. У дверей стоял Павля и ковырял в носу. Курьер был уже слегка выпивши, хлопал Захара Иваныча по плечу и говорил:

   — Жалко, что мы раньше не знали, что вы такой хороший человек, а то бы мы вас вместо серебряной к золотой медали представили… Мы и то, признаться, с генералом советовались.

   — А напрасно не узнали… пожаловали бы как-нибудь вечером, выпили, закусили, в горку бы сыграли, в три листика.

   — Да ведь некогда-с. Днем занят по горло, а вечером — то в театр, то в клуб, то к начальнику отделения на партийку в преферанчик, то к столоначальнику…

   — Пожалуйте, не забывайте талию… Долбаните.

   Хозяин налил гостю стакан хересу.

Ad 3
Advertisements

 

 

   — Да неловко с одного на каменку-то подавать, — отвечал гость, однако выпил стакан, крякнул и, обратись к хозяйской дочери, спросил: — Часто, барышня, в театре бываете?

   — Редко. На масляной «Ермака» смотрела, а с тех пор и не были, — отвечала она.

   — Папаша виноват. Погодите, вот мы теперь с ним познакомились, так уж распотрошим его.

 

 

   Захар Иваныч рассматривал медаль и говорил:

   — А что, разве примерить ее да посмотреть, как она ко мне пойдет? Только в халате-то неловко.

   — Нет, уж лучше наденьте сюртук.

 

 

   Сюртук был надет, медаль привешена. Захар Иваныч стоял перед зеркалом и любовался на свою фигуру. Дочь и сын стояли по бокам и держали по свечке.

   — Ну теперь совсем кавалер! — воскликнул курьер.

   — Какой же кавалер? Кавалеры в танцах бывают, — сказала дочь.

   — В танцах особ статья, а это настоящий кавалер. Ну, Захар Иваныч, теперь бы вам только звезду. Какую-нибудь персидскую «льва или солнца».

   — Как льва? — спросил хозяин. — Неужто у них по зверью называются?

   — А то как же-с. Ведь они нехристи. У них святых нет. У нас Анны, Александра, Станислава, а у них змеи какой-нибудь, тигра там, крокодила. У мухоедан есть даже орден аспида и василисы, — рассказывал курьер.

   — Скажи на милость! Вот народ-то!

 

 

   Из прихожей в залу начали заглядывать молодцы. Завидя их, хозяин оборотился к ним лицом.

   — Войдите, войдите! Поздравляйте меня, — заговорил он.

   Молодцы робко вошли в залу и начали поздравлять.

   — Ну, подходите и выпейте!

   Молодцы подошли и выпили.

   — По второй, по второй!

   Молодцы повторили.

   — Третью. Бог троицу любит! — командовал хозяин.

   После третьей рюмки молодцы начали шептаться.

   — Дозвольте, Захар Иваныч, вам многолетие провозгласить? — сказал старший приказчик.

   — Валяйте!

 

 

   Молодцы сгруппировались. Басы взялись за подбородки. Тенора перекосили глаза и раздалось «многая лета». Хозяин обнимался с курьером и говорил:

   — Друг! Ничего для тебя не пожалею! Бери даже дочь родную! Выпьем!

 

 

   Пьянство сделалось всеобщее. Хлопали бутылочные пробки, графины дополнялись водкой. Через час хозяин кричал курьеру:

   — Друг! Ваше благородие! Едем в «Орфеум» медаль спрыскивать! Едемте и вы! — обратился он к молодцам. — За всех плачу. Всем разрешение вина.

 

 

   Молодцы бросились за шубами. Прасковья Никитишна начала упрашивать мужа, чтоб он не ехал, но тот не слушал, пихнул ее в грудь и, захватив с собой денег, отправился вместе с гостем на курьерской паре. Молодцы поехали сзади на извозчиках. Домашние стояли у подъезда и провожали. Прасковья Никитишна плакала.

 

 

   — Ну, теперь поминай как звали! Пожалуй, и к утру не сыщется! — говорила она — Господи, хоть бы лицо-то не разбил! Ведь в Новый год надо начальство поздравлять…

 

Loading