Посмотрел я на стол, и слюна забила у меня струей, как у павловской собачки.
В глубокой белой плошке помидорный салат, именно такой, как я люблю: половинки томатов перемешаны с фиолетовыми кружками лука, залиты подсолнечным маслом с уксусом и очень густо поперчены. На тарелке — нарезанная крупными ломтями копченая треска, ее белое слоистое мясо под коричневой корочкой отливало перламутром. Сваренные вкрутую яйца залиты майонезом. Зеленые стрелы порея. Застывшая снежной глыбой сметана. Малосольные огурцы. Маринованные грибы. Дымчато‑жирная селедка, разрезанная на четыре части — вдоль и поперек. Баклажанная икра. Кусок холодной отварной говядины. Кувшин с квасом.
— Сойдет? — спросил Шарапов тоном мастера.
— М‑м‑м‑а‑а! — вырвался у меня сдавленный вопль.
— Тогда прошу к столу. — Шарапов отворил дверцу духовки, оттуда извержением рванулся по кухне . совершенно сказочный — очень земной — аромат горячего хлеба и печеной картошки. В деревянное корытце он сгреб с решетки большие белые картофелины, накрыл их разрезанной пополам буханкой поджаристого хлеба и уместил на столе: — Начнем благословясь…
Минут пятнадцать я ничего не слышал, не видел и уж, конечно, говорить не мог — я только ел, ел, ел и плавал в волнах обжорского наслаждения, и ничего на свете, кроме этого прекрасного стола, для меня не существовало. Мне было страшно подумать, что я мог отказаться от приглашения Шарапова и всего этого блаженства для меня не существовало бы.
Шарапов брал из корытца картофелину, сжимал ее в кулаке, пробуя на спелость, разламывал пополам, клал в середину кусок янтарно‑желтого масла и подкладывал мне — рассыпчатую, белую, еще дымящуюся. А я только мычал, выражая стоном всю признательность кормильцу, всю мою благодарность человека, который почти сутки ничего не ел.
Я отрезал себе ломоть мяса — никак не мог превозмочь себя и сказать из деликатности, что, мол, спасибо, сыт по горло, дальше некуда. Извиняющимся тоном пробормотал:
— Я как лесной санитар, ничего пропустить не могу…
Шарапов встал, зажег конфорку под чайником, закурил сигарету и уселся верхом на стул. Тогда я стал, давясь, быстрее дожевывать кусок — пришло время поговорить о цветах и пряниках, как любит говорить хозяин этого дома…
