До заброшенной деревни Мончалово, расположенной подо Ржевом, от асфальтированной дороги идти по лесу с пару километров. Представьте себе американские горки, перемещенные в горизонтальное положение: примерно так и выглядит замысловатое переплетение глубоких колдобин, выбитых на лесной грунтовке внедорожниками облюбовавших эти леса охотников.
Легковому автомобилю, как и машинам экстренных служб и медиков, здесь не проехать. Не пройти — без посторонней помощи, — и тем, кто приезжает в Мончалово, чтобы поклониться памяти более чем полутора тысяч бойцов, захороненных в местной братской могиле. Впрочем, даже если добраться до бывшей деревни, найти захоронение там будет нелегко. Единственные, кто могут указать к нему путь, — 93-летняя Нина Ивановна и ее дочь, Валентина.
Последние 20 лет они живут совсем без электричества, несколько лет — в полном одиночестве, и все-таки отказываются от переезда в город. Корреспондент «Известий» отправилась в эти места и записала их историю.
Наш, местный медведь
Глубокие, глинистые колеи, петляя, сплетаются в тугую косу: такое осилит не каждый внедорожник. Идем, перескакивая с одной стороны дороги на другую. Нам повезло — как раз ударили морозы и лужи сковывает лед в несколько сантиметров толщиной.
На покрытой легким слоем поземки глине отчетливо видны свежие следы проходивших здесь животных: большие, заостренные, лосиные; маленькие, аккуратные — косули, и длинная цепочка, оставленная чьими-то мягкими лапами — то ли собаки, то ли волка.
Валентина уже много лет регулярно проделывает этот путь — от деревни до поселка. До последнего времени она проходила его дважды в день — на лыжах, или в больших охотничьих сапогах, чтобы успеть утром на работу во Ржев. Электричка до него с поселковой станции уходит в семь и в восемь часов утра.
В этот раз нас провожает Александр — племянник Нины Ивановны, приехавший навестить старушку из соседнего Зубцова: военного вида мужчина лет 50, с густой щеткой усов, в спортивной куртке, калошах и выцветших армейских брюках, выныривает откуда-то из-за поворота неожиданно. Широко улыбается, забирает рюкзаки и галантно показывает «более удобную» сторону дороги.
Однажды, рассказывает наш сопровождающий, Валентина ему пожаловалась — мол, несколько дней на работу ее по лесу «провожал» медведь. Но она не пропустила ни одного дня. И постепенно медведь отстал.
— Я бы, — признает после паузы скупой на слова Александр, — не ходил. Все-таки хоть и наш, можно сказать, медведь, местный, а всё равно страшно. А она ходила.
Лес редеет, расступается, впереди появляется широкое поле.
— Скоро, наверное, — спрашиваю с надеждой, — уже деревня?
— А вот же она, — обводит вокруг руками проводник, — деревня.
Бабушка в туфельках
Когда-то, еще в конце прошлого века, здесь стояло больше 30 домов. Теперь всей памяти о них — километр-полтора плохой дороги, вьющейся по полю, и кое-где отмеченной высокими, почерневшими от времени березами и дубами. Как и костлявые кусты яблонь, они — единственное, что еще указывает на давно исчезнувшие дворы.
Мы идем к братской могиле по желтой траве, сквозь сырой ноябрьский туман. Тишина. Через несколько минут пути по пробитым в бурьяне, постоянно перекрещивающимся и расходящимся тропинкам, ведущим мимо нескольких сохранившихся остовов брошенных домов, мы видим впереди едва различимый силуэт коленопреклоненного солдата. Видим, потому что знаем, что он там. Ни с опушки леса, ни с середины поля его заметить невозможно.
Как дрожит всякий раз, когда она начинает говорить не про медленное умирание деревни, не про 20 лет, проведенных без света и дороги, а про братское захоронение.
— Вернуться мне нельзя было, но я им сказала, если все-таки доберетесь, вы постучитесь в дом, там мама моя, она, может, не услышит сразу, но вы стучитесь! Она покажет, — и голос поднимается, как будто и сейчас, здесь, она разрывается между попыткой убедить их развернуться и попыткой все-таки помочь найти дорогу.
Потом, говорит Валентина, вечером специально сходила на братскую могилу. Не было там портрета. Видно, не дошла бабушка в туфельках.
Война
В братской могиле здесь только по официальным данным лежат останки 1607 бойцов, погибших в мончаловских лесах во время Ржевской битвы, — одного из самых тяжелых и кровопролитных сражений Великой Отечественной. Всего в период с 1942 по весну 1943 года погибли по меньшей мере около 400 тыс. человек (оценки разных историков разнятся), больше 100 тыс. из них остались в этих лесах, где, пытаясь освободить Ржев, в окружение попали сразу две советские армии — 39-я и 29-я.
В 1950-е разбросанные по лесам могилы решили «укрупнить» — останки из небольших захоронений перенесли в более крупные, надо всеми поставили хорошо узнаваемые типовые памятники. Сейчас на территории только одного Ржевского района расположены 43 братских захоронения (по данным администрации — 39 и два мемориала), в некоторых из них покоятся останки от 1,5 до 4 тыс. человек. Останки других бойцов по-прежнему ежегодно поднимают из небытия работающие в лесу поисковики.
— В полях находили, в воронках, где талая вода стояла, и стаскивали всех к могиле, — рассказывает она.
Нина Ивановна родилась в 1925 году на расположенном в нескольких километрах от деревни хуторе. А в 1939 году, когда хутора стали ликвидировать, вместе с семьей (отец, мать, бабушка и восемь детей) перебралась сюда, в Мончалово, где тогда был большой — почти на 40 дворов, — колхоз. Построили дом, но его вскоре после начала войны кто-то поджег — скорее всего, чтобы не достался немцам, — и Нина Ивановна с родителями вернулась обратно на хутор.
Украли свет
Дом, в котором мы разговариваем с Ниной Ивановной, — простой, деревенский, с широкими сенями, сразу двумя надежными белыми печами (на одной из них прячется за занавеской упитанная белая кошка Муся — столь же непривычная к вниманию, как и ее хозяйки), комодом и большим зеркалом в рост в жилой комнате.
Дом для старушки в этой деревне уже третий — один сгорел до войны, еще один в конце 1940-х построила мать, специально взяв под него ссуду, которую помогла выплатить Нина Ивановна. Этот отстроил ее муж в 1960-е годы. Он тоже из Мончалова — родился тут и вырос, а в 1943-м его, молодого человека, немцы угнали в Германию. Только он сбежал где-то в Белоруссии и вместе с советскими войсками потом шел до самого Берлина.
Умер только недавно, в начале 2000-х, вскоре после того, как в деревне отключили свет. Деревня тогда была еще жива — хотя от большого колхоза жилыми оставались домов 10, — и когда охотники за цветными металлами срезали пролет проводов, жители вместе с разгневанными дачниками обратились в сельсовет. Пока там тянули с поисками электрика, с обесточенной сети срезали все оставшиеся провода — и ремонт стал слишком дорогим.
Военные же, говорит Нина Ивановна, в советские годы приходили в местную избу-читальню, «крутить кино». Потом, по словам Валентины, помогали с ремонтом захоронения, а еще иногда возили на «Уралах» по бездорожью гробы на гражданское кладбище. Оно до сих пор действует, хотя часть могил и поросла бурьяном. Едут сюда те, кому важно хоронить близких рядом с могилами отцов и матерей.
Несколько лет назад воинскую часть расформировали, жители и дачники окончательно разъехались, и Нина Ивановна с Валентиной остались в одиночестве. Продукты, говорит Валентина, в холодное время хранили на крыльце, в подполе, или в поселке, у знакомых. В темное время жгли керосиновые лампы.
Так уж получилось
Видно, что хозяек внимание смущает. Двор — ухоженный. Огород — тоже, пусть несколько лет назад на него и повадились наведываться кабаны. Дом — покрашенный. Но у самого порога меня ловят за рукав и внутри просят много не фотографировать: «А то что люди скажут, живем здесь, как сычи». Убедить их в том, что состоянию их хозяйства могут позавидовать и в более населенных деревнях, не получается.
Несколько лет назад Нине Ивановне выделили квартиру во Ржеве, но переезжать с родного места, где она по-прежнему, случается, работает на огороде или ходит за собственными курами, старушка отказалась. А Валентина не смогла ее оставить.
Вообще-то у Нины Ивановны было трое детей, но один из сыновей погиб еще 19-летним юношей, второй недавно умер, а до этого жил в Бологом. Есть еще множество племянников, но все они живут по разным городам и селам. Большую часть времени женщины проводят в одиночестве. И все-таки настаивают на том, чтобы не покидать деревню.
В администрации района от вопросов о жизни Нины Ивановны не уходят, но, судя по всему, и помощи особой предложить не могут или просто не планируют. Судьба деревни там уже решена.
Зато Валентина, вызвавшись заботиться о матери, теперь, кажется, всеми силами старается не создавать проблем другим. Врач, рассказывает Нина Ивановна, к ней приезжают, но только один раз в год, весной. Валентина машет мне рукой: «У нас в поселке фельдшер хорошая очень, я сама ей говорю — не ездите вы зря, бабушке что понадобится, я позвоню!».
Думают (да и говорят) они больше не о своих заботах, а — по-женски, — о чужих. Корят Андрея за то, что нес генератор и весь взмок, и вот, говорили же мы, простыл. Нас с фотографом — за то, что «как же вы девочки, из Москвы, да по нашей дороге шли?». Нина Ивановна, у которой один глаз не видит и уже слепнет второй, проявляет бдительность, заметив тонкий пуховик: «Что ж так легко одеты? Погода-то не теплая уже». Приходится показывать оставленное на вешалке теплое пальто.
Но больше всего переживают они за судьбу захоронения. К нему, рассказывает Валентина, последнее время люди приезжают все чаще: сказывается, видимо, эффект от опубликованных архивных документов. Перед родственниками и Валентина, и Нина Ивановна чувствуют за состояние могилы хозяйскую ответственность.
— Что бабушка, бабушка и без света проживет. Дорога, главное, дорогу бы сделали! Мне перед людьми приезжающими стыдно, — говорит Валентина и плачет.
Впрочем, дорога нужна не только мертвым, но и живым. Без нее сюда не проедут даже пожарные, а Нину Ивановну в случае необходимости не увезти к врачу — или не привезти назад. Сейчас, например, врачи говорят, что нужна операция на глазах, на хрусталике. Ее готовы сделать во Ржеве, но после этого тряска противопоказана. А как старушку потом вернуть сюда без тряски? И женщины тянут время, ждут.
Не исключено, что когда-нибудь дорога и появится: как объясняет Наталья Фролова, планы по ее строительству включены в программу подготовки к празднованию 75-летия Победы, которое в стране будут отмечать в 2020 году. Но говорит все-таки осторожно: «В планах провести дороги ко всем захоронениям, но некоторые ведь и вовсе стоят посереди леса».
А пока мы торопимся, хотим добраться назад до ранних осенних сумерек. Идти в них через молчановский лес жутковато. Нам повезло — племяннику Александру как раз тоже надо уезжать, он готов нас проводить. Мы стоим во дворе. Слышно, как тихонько барабанит в подставленный алюминиевый таз стекающая с крыш вода — снег, выпавший ночью, начинает таять. Александр оглядывается.
— Это, — говорит он нам, — еще не мертвая тишина. Вы мертвой тишины не слышали.
Публикуется в сокращении. Полностью здесь: https://iz.ru/814881/evgeniia-priemskaia/eshche-ne-mertvaia-tishina-kak-zhivut-poslednie-obitateli-zabroshennoi-derevni