…Приведем в качестве одной из «язв» Петербурга ресторан «Квисисана». Данное учреждение располагалось на углу Троицкой и Невского, представляя по внешнему виду ресторанчик дурного вкуса с тухлыми котлетами на маргарине, разбитым пианино и жидким кофе. Посетители идут сюда не закусывать, а чтобы принять участие в оргиях с «жрицами любви»; в полночь около «Квисисана» толпятся представители золотой молодежи, все подонки общества: коты, сутенеры, хлыщи, жуиры, фаты, студенты, офицеры, чиновники разных ведомств, инженеры; все одеты в модные и изысканные костюмы. Наступает момент и вся толпа врывается в ресторан и пред нами открывается зрелище не безобразнее и не ужаснее Дантова ада.
Ресторан состоит из двух больших и двух маленьких комнат, сообщающихся между собой. В них тесным кольцом расположены столики, так близко, что сидящие рядом касаются друг друга спинами, т. е. теснота невероятная. Все толкутся, медленно движутся, останавливаются, кружатся, толкаются, ссорятся. Зрелище напоминает знаменитое вавилонское столпотворение и смешение языков.
За столиками сидят женщины со своими любовниками или приятелями, ибо по ресторанному статусу женщин одних не пускают. Невозможно описать цинизм поз, жестов и разговоров. Столы уставлены вином, пивом, пирожками, антрекотами; кое–кто распивает водку из рукава.
«Сидят на спинках стульев, на столах, на коленях, — пишет Ю. Ангаров. — Целуются, обнимаются, давят женщинам грудь; те кричат, взвизгивают. Брань несется со всех концов: ругаются едко, отборно и зло.
Скандалы назревают каждую минуту. То проститутка вцепилась в другую: происходит потасовка на почве конкуренции из–за гостя. То «погибшее, но милое созданье» встретило своего клиента, который посетил ее «на пушку», т. е. ничего не уплатив. Теперь она настоятельно требует долг, грозя серной кислотой.
То «жертва общественного темперамента» в порыве раскаяния, в момент экстаза, в пьяном угаре стала сентиментальничать, изливать посетителям свою горькую долю, все свои жгучие обиды, всю свою безрадостную жизнь. Слезы текут по ее изможденному лицу, лижут белила и румяна и капают в стакан с пивом. «Стешка, не ной», — говаривает ее подруга. Та заливается еще сильнее.
А вот «пассажир» из арапов отказывается платить за угощение «этой дамы». «Ты сама подсела ко мне, я тебя не звал, — оправдывается он, — лопала, лопала, жрала, пила — а я плати, дудки, Матрена». Проститутка беснуется, «Прощелыга ты, голодранец, а еще в котелке и лакированных ботинках. Тебе чистильщиком сапог быть, а не с дамами кутить»…
Стон стоит невероятный. То грубые мужские ноты, то крикливые женские голоса прорывают воздух. Душно, парно, угарно, смрадно. Большинство присутствующих пьяны.
Женщин, наверно, до 200–300, мужчин в несколько раз больше. Надо всем царит одно огненное слово — «культ тела». Ему поклоняются, в его чудодейственную силу веруют, им пламенеют, его жаждут…
Все здесь заражены венерическими болезнями; здоровый человек редкость. Это никого не изумляет и не возмущает. Наоборот, это создает привилегированное положение: болел, мол, — это модно и в этой среде звучит гордо…
Какой–то пьяный в цилиндре разбросал по столу и на полу массу серебряных монет. Проститутки с жаром набросились на деньги и подбирают их. Происходит ссора, потасовка…
Публика прибывает бесконечной вереницей. Пьянство и разврат! В позах, движениях не стесняются. Та положила ноги на плечи кавалеру, эта распустила волосы. Тут господин расстегнул жилет, там сидит пара, прижавшись друг к другу, и целуются…
Надо всем царит всевластный разврат. Думают и говорят только о наслаждениях. Верят и ценят только их. Смеются над ученостью, разумом, светом. Все попирают, все изводят на ступень полового удовлетворения»
