С утра вился около халупы сдобный угарец. Агра-фена Ивановна орудовала кастрюлями и сковородками на кухне истово, самозабвенно, размашисто, как, бывало, в Мшанске в храмовой праздник. От хозяйственной свирепости ее дрожал весь дом. Не для забавы старалась, а для дела.
Петр пришел с работы пораньше. От изобилия празднично навороченного на кухне он потерялся даже, опьянел: «Вот это, тетя Груня, да-а…» — Но Аграфена Ивановна тотчас прогнала его, — надо было передвинуть кое-что в Дусиной боковушке, расставить на столе угощение. И Дуся послушно, как соучастник, вышла по его просьбе в горницу, захватив с собой только зеркальце и пуховку; струйкой пронеслось за ней душистое. Тоже принаряжалась для гостя.
Тут в прихожей затопталось и закряхтело: нараспев тараторила, встречая, Аграфена Ивановна. Объявился, наконец, Сысой Яковлевич. Тот мешкотно скидывал ботики в передней; постукав их друг о друга, рядком уставил у стенки. Он как будто не решался еще — входить ему или нет… Выпрямившись, сверху недоверчиво взирал на Петра.
— Пожалте!
Петр повел его на сказочный свет боковушки. Аграфена Ивановна копошилась в кухне, принаряжаясь. Сысою Яковлевичу был любезно и скромно предложен стул, но он, как вошел, как глянул на угощенье, так и окоченел, моргая.
И было отчего. Стол полнился сумасшедшей вкуснотой, изобилием, невидалью. Всего сразу и не усмотришь! Вот наломаны толстые, в четыре пальца толщиной, пироги трех сортов: с мясом, с сагой и сомятиной, с яблоками. Начинка жирно валится из волнисто-пухлых внутренностей. Гусь, разнятый на блюде на куски, наполовину вплавь в соку. Окорок телятины повернут к гостю белейшим срезом и украшен, как и полагается в хороших домах, раскудрявленной, разноцветной бумажной бахромкой. В бахромке же холодная телячья ножка.
Еще необъемное блюдо моченых яблок и два блюда подовых пирожков и пышек, по нежной розоватости никак не похожих на базарные. Тут же примечал взор глянцовитую, поросятинкой чреватую горку студня, не говоря уже о мелочах, вроде грибков, хренка со сметанкой, селедочки под яично-луковой заправкой и т. п. Два артельных графина с водкой хрусталили на свету, отдельно в бутыли кровянилась вишневая…
— Богато живете, — подавленно вздохнул Сысой Яковлевич. Он и ростом как-то сразу измельчал. Петр усмехался победительно. — Богато, — повторил, вздыхая.
— Где уж тут богато!—вступился смиренный голос Аграфены Ивановны. Старуха входила чинная, толстобрюхая, в черном парадном платье, вокруг которого несмолкаемо гремела, казалось, церковная служба. Плетеная шелковая косынка ниспадала с затылка вокруг обветренной ее морды, распалившейся еще больше от печного жара. Подстать столу —- представительная, гильдейная старуха.
— Где уж тут… Того нет, сего нет. Просто собрались для хорошего знакомства посидеть. Петр Филатыч, что же они все стоят?
Сысой Яковлевич воссел, наконец, истово-прямой, окоченелый. Аграфене Ивановне посадка его пришлась по сердцу. Действовал спервоначалу пугливо, стеснительно. После первой ткнул вилкой в какой-то пустяшный грибок, притом уронил его по дороге. Аграфена Ивановна, не вытерпев, сама взялась, навалила ему в тарелку гусятины, яблоков; холодец с хреном подвинула в самую грудь.
— Благодарствую, — виновато хрипел Сысой Яковлевич.
В немоте кусали, покрякивали, причмокивали. После третьей Аграфена Ивановна не выдержала, спустила, ввиду духоты, косынку на плечи, расселась враскидку пошире и завела разговор про тяжелые погоды…
