Слава Богу, лето кончилось благополучно; все хорошо уродилось и исправно убрано. Подходит конец сентября: уж две недели, как началась молотьба, и пробные умолоты оказались превосходными.
Воздух посвежел; раздаются удары цепов, слышится запах гари, несущийся из риги.
Бабы уж выколотили льняное семя и намяли льну. Семя начнут постепенно возить на ближайшую маслобойню: и масла и избоины — всего будет вдоволь. Избоиной хорошо коров с новотёлу покармливать; но и дворовые охотно ее едят; даже барышни любят изредка полакомиться ею, макая в свежее льняное масло.
А лен-стланец раздадут на пряжу — будет чем занять в зимние вечера и сенных девушек, и ткачих. А покуда все дворовые заняты в огороде; роют последний картофель, срезывают капусту.
По вечерам из застольной доносятся звуки сечек, ударяемых о корыта; это рубят капусту; верхние листы отделяют для людских серых щей; плотные кочни откладывают на белые щи для господ; кочерыжки приносят в дом, и барышни охотно их кушают. Словом сказать, тяжелая работа свалена, наступило почти что веселье.
Сердце Пустотелова радостно бьется в груди: теперь уж никакой неожиданности опасаться нельзя. Он зорко следит за молотьбой, но дни становятся все короче и короче, так что приходится присутствовать на гумне не больше семи-восьми часов в сутки. И чем дальше, тем будет легче. Пора и отдохнуть.
— Кажется, заслужил? — шутит образцовый хозяин, обращаясь к жене.
— Заслужил, мой голубчик! Посмотри на себя: весь ты за лето извелся.
— А коли заслужил, можно меня и лишней рюмочкой водки побаловать…
Днем Арсений Потапыч ведет обычную деятельную жизнь. С раннего утра надевает полушубок и большие, смазанные ворванью сапоги и отправляется в ригу. Отдыха теперь полагается всего каких-нибудь полчаса для обеда; поэтому за шумом и стуком цепов не видишь, как и время летит.
Но длинные вечера наводят на Пустотелова тоску. К несчастью, он в последнее время попивать начал. Стоит у него в зале, в шкафчике, графинчик с настойкой: вот он походит-походит, да нет-нет и подкрадется к шкафчику. И до тех пор подкрадывается, пока до дна графинчика не очистит.
— Не будет ли? — от времени до времени остерегает его Филанида Протасьевна.
— Небось пьяницей не сделаюсь. Водка полезна для меня; мокроту гонит.
— А по-моему, выпил рюмку, выпил другую, и довольно. Привыкнешь, так после трудно отвыкать будет.
— Так ты бы не целый графин наливала; выпил бы я в препорцию, сколько, по-твоему, следует, и шабаш.
— И то буду полграфина ставить.
— Скучно ведь, матушка! дорог настоящих нет, цены неизвестны… рассчитываешь, рассчитываешь — инда тоска возьмет.
— Возьми терпенье, займись чем-нибудь. Не тоскую же я; у меня всегда дело найдется…
