Стол был сервирован на славу. Свет двух больших канделябров и средней люстры ослепительно играл на гранях стекла, разливался по серебру, бутылкам и салфеткам, сложенным калачом на тарелках. Сбоку у стены находился другой стол, покрытый всевозможными водками и закусками. Подле открывалась дверь в комнату, также освещенную.
Ефремов стоял у входной двери и с торжествующим видом вводил гостей.
Убедившись, что все налицо, он сделал самодовольный, выразительный жест по направлению к большому столу и произнес: «Ну что, дражайший Алексей Иваныч, какова механика!..» и тотчас же приступил к распределению молодых и гостей:
— На почетном месте, здесь, садится Амалия Карловна, лицом к ней — молодой! подле молодой с правой руки, ее шафер Бабков; с левой—Сельдереев; подле молодого, справа — Соципе ров, слева — я!.. Пожалуйте!., заключать он, подавая руку Амалии Карловне и подводя ее к закуске; он тут же, однако ж, ловко уступил свою даму фотографу Хохлову и приступил к водке.
Стол был тотчас же окружен.
Чемезов напрямик отказался от закуски; у него началась жестокая головная боль.
— Что ж ты, Сельдереев? такой тоненькой, а пролезть не можешь! кричал Ефремов, набивая рот, — Фанфаров, рекомендую: селедки — просто сахар, икра — мед, фаршированные раки — конфекты, осетрина — мое почтенье!!.. Такой осетрины, заметь себе, Бабков, ты нигде не найдешь, поезжай хоть в самую Астрахань!
— Вам свежей икры, Амалия Карловна? внимательно осведомился Хохлов.
— Да, но я больше люблю эту сухую икру… не знаю только, как ее назвать…
— Паюсная, сударыня!.. Паюсная!!., воскликнул Ефремов с выражением упрека в голосе.
Но суп был подан и все поспешили к своим местам.
Обед обещал большое веселье. Ефремов, глотая пирожки как пилюли и заливая их раковым супом, немедленно приступил к своим шуточкам; Фанфаров и рыженький Фукс усердно его поддерживали. Амалия Карловна не переставала смеяться, прислушиваясь к шептанью Хохлова и Сельдереева, которые в перегонку сообщали ей, вероятно, очень забавные вещи. Бабков и Соципе ров пока мало говорили, но, все равно, сердце радовалось при виде, как они ели. Здесь, очевидно, не было места для уныния…
Обед между тем шел своим чередом. Блюда и вина сменялись, разговоры оживлялись, веселье возрастало. У Фанфарова, после второй рюмки хереса, открылся бесподобный бас и он гремел неумолкаемо; ему вторил пискливый дискант рыженького Фукса, вступавшего в спор с Хохловым. Ефремов успел уже рассказать свой знаменитый анекдот о чиновнике с расслабленным желудком, который вдруг испугался козла, и спохватился прервать его, когда уже было поздно.
— Дудки! вскричал затем Ефремов, чепуха!!. Чем вздор говорить, лучше лей! лей да соседям подливай!.. Социперов, налей еще себе дреймадерки и передавай дальше… Дорогая наша красавица молодая, вы совсем околдовали ваших соседей; они только любуются на ваши глазки и ничего в рот не берут!…
А, наконец-то, вот она, вот наша голубушка! восторженно провозгласил он при виде блюда с индейкой, которое вносил половой,— давай его сюда, Ефимушка, сюда ставь передо мной, я сам ее разрежу… Хотел заказать парочку фазанов, но их не нашлось, шепнул он мимоходом под ухо Чемезову, который даже не поблагодарил его за такое намерение, — нутка, Фанфаров, закричал он, поди-ка к своему Доминику, посмотри, сумеет ли он так зажарить!.. Нет: — тютю, молода еще, в Саксонии не была! Кожица-то сама отстает, даже смотри, пузырики по ней бегают… Господа, кому что угодно: с одного бока яблоки,— с другого каштаны…
На минуту все занялись индейкой.
Но подали еще вина, наконец полилось шампанское и в поднявшемся шуме раздались голоса Ефремова и Фанфарова, провозглашавшие тосты.
— За здоровье молодых! кричал Ефремов, выкатывая глаза и подымаясь со стула.
— За здоровье молодых! ревел Фанфаров, потрясая бокалом.
— За здоровье молодых! кричали не менее усердно остальные, подходя поочередно к Амалии Карловне и Чемезову…
