Были выставлены на столы три ведра водки, несколько ушатов пива и принесено огромное количество пирогов. Подносить водку вышел камердинер князя, во фраке и белом жилете. Облокотившись одною рукою на стол, он обратился к ближайшей толпе:
— Эй, вы! Что ж стоите! Подходите!
Мужики переглядывались и не решались, кому начать.
— Что ж? Подходите! — повторил дворецкий.
Из толпы, наконец, вышел сухощавый, сгорбленный старик, в широком решменском кафтане, низко подпоясанный и с отвислой пазухой. Это был один из самых скупых и заправных мужиков князя, большой охотник выпить на чужой счет, а на свой — никогда. Порешив с водкой, он подошел к пиву, взял обеими руками налитую ендову, обдул пену и пил до тех пор, пока посинел, потом захватил середки две пирога и, молча, не поднимая головы, поклонился и ушел.
Ободренные его примером, стали выходить и другие мужики. Из числа их обратил только на себя некоторое внимание священников работник — шершавый, плечистый малый, с совершенно плоским лицом, в поняве и лаптях, парень работящий, но не из умных, так что счету даже не знал. Как вышел он из толпы, так все и засмеялись; он тоже засмеялся и, выпив водки, поворотил было назад.
— А пива? — сказал ему дворецкий.
Парень воротился, выпил, не переводя дух, как небольшой стакан, целую ендову. В толпе опять засмеялись. Он тоже засмеялся, махнул рукой и скрылся.
После мужиков следовала очередь баб. Никто не выходил.
— Подходите! — повторял несколько раз дворецкий.
— Палагея, матка, подходи; что стоишь? — раздалось, наконец, в толпе.
— Ой, нет, матонька! Другой год уж не пью, — отвечала Палагея.
— Полно-ка, полно, не пью, скрытный человек! — проговорила густым басом высокая, с строгим выражением в лице, женщина и вышла первая. Выпив, она поклонилась дворецкому.
— Князю надобно кланяться, — заметил тот.
— Ну, батюшка, дуры ведь мы: не знаем. Извини нас на том, — отвечала баба и отошла.
Потом опять стали посылать Палагею. Она не шла.
— Да что нейдешь, модница?.. Чего не смеешь?.. О! Нате-ка вам ее! — сказала лет тридцати пяти, развеселая, должно быть, бабенка и выпихнула Палагею.
— Ой, согрешила! Что это за бабы баловницы! — проговорила Палагея; впрочем, подошла к столу и, отпив из поднесенного ей стакана половину, заморщилась и хотела возвратить его.
— Что ж, допивайте! — сказал ей дворецкий.
— Ой, сударь, не осилишь, пожалуй! — отвечала Палагея, однако осилила и сверх этого еще выпила огромный ковш пива.
За Палагеей вышла веселая бабенка. Она залпом хватила стакан водки и тут же подозрительно переглянулась с молодым княжеским поваренком.
К водке нашлась только еще одна охотница, полуслепая старушонка. Ее подвела другая человеколюбивая баба.
— Поднеси, батюшка, баушке-то: пьет еще старая, — сказала она дворецкому.
Тот подал. Старуха высосала водку с большим наслаждением, и, когда ей в дрожащую руку всунули середку пирога, она стала креститься и бормотать молитву.
После нее стали подходить только к пиву, которому зато и давали себя знать: иная баба была и росту не более двух аршин, а выпивала почти осьмушку ведра…
