…Заплывший жиром от безделья пожилой барин с двойным подбородком только что проснулся, сидел у себя в кабинете в халате, пил свой утренний кофе и пробегал газеты. Часовая стрелка на каминных часах приближалась к полудню. Пробило половину. Барин поморщился.
— Неприятно, что я сегодня опять проспал. Опять не буду завтракать с аппетитом. Досада…— проговорил он и крикнул лакею: — Иван! Отчего ты меня не будишь поутру? Ты знаешь, что когда я просплю, я всегда плохо завтракаю. Последнее удовольствие отнимают! Скоты…
Барин гневался.
— Осмелюсь, сударь, заметить — ведь вас и будить трудно. Буди, не буди — всё равно раньше своего времени не проснетесь…— сказал лакей.— Пойдешь к вам, тронешь за плечо, а вы отвечаете: сейчас встаю, а сами ни с места… Начнешь трясти покрепче — норовите в зубы… что за радость?…
— Ты должен всякий раз объяснять мне, почему ты меня будишь. Прими за правило кричать так: вставайте, Иван Львович, десять часов… Проспите, так завтракать с аппетитом не будете! Вот я сейчас и пойму, в чем дело, и встану.
— Помилуйте, вы никаких резонов не принимаете! Тут уж не только что про аппетит, а ежели крикнуть: горим! так и то не встанете, пока своего собственного просыпания не будет.
— Ну, молчи… Ты вечно споришь. Не раздражай меня. Ах, да… Ну, что налим?— спросил барин.
— Да что ему делается! Сидит на чердаке в чану,— отвечал лакей.
— Плавает он? Весел?
— Да ведь это как же про рыбу-то узнать — весела ли она…
— Оживленно плавает, говядину глотает — вот и весел. Ты кормил его?
— В восьмом часу утра кормил-с. Вот какие два куска говядины скормил.
— Ну и отлично. А через час придет к завтраку Иван Фёдорыч, и уже тогда мы вместе с ним этого налима живой рыбешкой покормим. Повар купил для налима рыбешки?
— Да ведь уж на это у нас, как всегда, положение существует. Четыре корюхи меленькие он для него приготовил.
— Поди и скажи повару, чтобы корюшка не уснула, чтоб непременно была живая. Сонную он не глотает.
— Слушаю-с.
Лакей ушел отдавать приказание. Вошел гость, тоже полный мужчина, в кавалерийском мундире, в бакенбардах.
— Здравствуй… Неужто только сейчас встал?
— Да ведь вот скот-то мой не разбудил меня,— отвечал хозяин.— Впрочем, я уж с полчаса на ногах. Вот газеты просматриваю. «Голос»-то, представь себе, на полгода запретили! Какая жалость! Там недурные статейки о театре бывали.
— Да ведь другие газеты есть, так чего ж жалеть-то? Я его никогда не читал. Слишком уж много важности на себя напускал он. Кстати, что твой налим?
— Толстеет, с каждым днем толстеет! Вообрази: когда я его купил, он весил восемь фунтов, а уж теперь весит одиннадцать. В два месяца на три фунта. Ведь это ужас что!
— Значит, скоро его съедим?
— Нет еще, подождать надо. Пусть дотянет до двенадцати фунтов. Полагаю так, что на первой неделе великого поста он непременно будет весить двенадцать фунтов. Вот тогда мы из него уху хорошую и сварим. Я полагаю, печенка у него теперь — во!.. Фунта в два разрослась.
— Уж и в два фунта! Скажешь тоже… — звякнул саблей кавалерист и закурил папиросу.
— Да ведь как же, помилуй. Три раза в день жрет: утром и вечером говядиной кормлю, а в полдень даю ему живой рыбы глотать. Вот через час придет Иван Федорыч с репетиции, так пойдем с ним живой рыбой налима кормить.
— Однако и возишься же ты с ним!
— То есть с кем? С Иваном Федорычем или с налимом?
— И с налимом, и с Иваном Федорычем.
— Что до налима, так все мои помышления теперь о нем. Я как только проснусь — сейчас спрашиваю: ну, что налим? Весел?
— А вдруг умрет?
— Фу! Такая печаль будет, что и перенести трудно. Столько забот, столько хлопот..! Ты возьми то, что ведь я его два месяца воспитываю. Веришь, он мне даже по ночам снится.
— Ну?!
— Честное слово. Скажи пожалуйста, какой такой скандал случился у Станишникова с князем Чехвостовым? Говорят, чуть до дуэли дело не дошло.
— Пустое дело. Оба были разгорячены. Все из-за Клеманс… Но тут же в ресторане и помирились за бутылкой. Разыграли Клеманс на узелки и досталась она Чехвостову. Ты скоро завтракаешь?
— Через полчаса. Но можешь ты себе представить: третий день никакого аппетита за завтраком. Но все равно… Вот придёт Иван Федорыч — сейчас и сядем. Да вот он на помине-то легок.
Вошла гладкобритая физиономия в жилетке.
— С пальцем девять, с огурцом пятнадцать! Здравствуйте, голубчики,— заговорила физиономия, здороваясь с хозяином и с гостем.
— Вот он, настоящий-то воспитатель налима,— указал на актера хозяин.
Актер прищелкнул языком.
— А уж и налим же! Отдай все пятаки и все гривенники, так и то такого другого не сыщешь! — воскликнул он.— Вообразите: до того ожирел, что, как свинья, хрюкает,— обратился он к гостю.
— Как же он в воде-то хрюкает? — спросил гость.
— Да ведь мы его каждый день вынимаем и на весах вешаем. Начнешь его на чашку прикидывать, а он и хрюкнет. Что вы смеетесь? Сейчас умереть, правда… У одного купца в Рыбинске откормленный осетр в садке жил, так тот «папа», «мама» говорил,— рассказывал актер.— Глухо, но говорил. Вынет его купец из садка, похлопает по балыку-то и спросит: «У кого, Васька, жизнь всех слаще?» А осетр ему в ответ: «У попа». Ведь водкой купец осетра-то поил, для аппетиту, чтобы ел больше и чтобы раскормить его пожирнее. А что, не попробовать ли нам и нашего налима водкой попоить?—спохватился актер.
— Чудесная мысль! — воскликнул хозяин. Давай, поднесем ему рюмку. Ты держи, а я волью ему в рот, ну, а потом будем его живой рыбой кормить. Пойдемте, господа, к налиму! Иван! Захвати с собой водки и рыбы. Мы налима кормить идем,— приказал он лакею.
— Далась вам эта потеха!— проговорил кавалерист, поднимаясь с места, и спросил: — Где же у вас налим-то сидит?
— На чердаке в чану. Ты посмотри только, какой он красавец! — восторгался хозяин.— Даже и на налима-то не похож! Греческий профиль.
— Жаль и есть-то его будет,— прибавил актер.— Разве уж так, что съесть, а потом и панихиду по нем отслужить.
— Посмотрим, что за налим такой,— сказал кавалерист.
Все трое отправились на чердак к налиму, поить его водкой и кормить рыбой…