…На двор избы одной из подгородных деревенек, верстах в сорока от Петербурга, нагружается воз мебелью. Ломовой извозчик, стоя на возу, укладывает в фуру мелкую мебель. Около воза растрепанная кухарка в линючем ситцевом платке подает извозчику упакованную корзинку с чем-то. В отворенные ворота заглядывает деревенская баба с пустыми ведрами на коромысле.
— Съезжаете, Мартьяновна, с дачки-то? — спрашивает баба кухарку.
— Съезжаем, чтоб ни дна ни покрышки вашей деревне! отвечает кухарка.
— Ой, что так ругаешься?
— Да помилуйте, какая же это дача для кухарки! Мы из своей-то деревни нарочно в Питер бежим, чтоб скуки не было, в кабалу прислугой нанимаемся, а тут на-кося, опять в деревню! Уж ни в жизнь бы сюда не поехала, кабы солдат мой по весне меня не обобрал. Думаю, поеду я, хоть жалованьишко свое без него, окаянного, прикоплю себе, да халтуру кой-какую припрячу, а лето прожила и халтуры хоть бы грош!
— Да, не любит прислуга нашу деревню, вот уж от которой я это слышу, а господа, напротив того, обожают.
— Да ведь господам что! Господам только бы дешевле, только бы кухарке никакого барыша не перепало — вот им и ладно. А кухарке как же обожать ваше местоположение, ежели ты хоть лоб себе разбей, так и то полтины в месяц, окромя жалованья, себе ничего не скопишь. Ни разносчиков здесь, милая, ни мясной лавки, ни зеленной. Мясо господа сами из Петербурга привозят, сухую провизию тоже самое, кур и рыбу у крестьян покупают, а крестьянин нешто что кухарке даст! Он сам норовитъ взять.
— Да, уж наши мужички не дадут. Нет у них этого обыкновения.
— Еще бы. Я, вон, вчера пошла к Терентию Яковлеву. «Так и так, говорю, целое лето мы у тебя молоко забирали — попотчуй хоть пивцом на прощанье». Уж, кажется, милостиво прошу: не в руку, а только пару пива, чтоб вместе с ним выпить. А он, что ж ты думаешь? Вдруг такие слова: «а я, говорит, думал, что ты меня на прощанье попотчуешь».
— Да где ж ему, милая, взять, коли он пропивши весь. Он сам норовит… Ведь за молоко — коровьи деньги. Эти деньги у него жена отнимает.
— А кухарке приятно это? Приятно нешто? Нет, я, вон, в Озерках на даче с господами жила, так там молочник и в руку-то кухарке сунет, да и пару пива… Я к жене Терентья: «Так и так, говорю, поставь парочку». А она мне: «Поди ты, говорит, у меня и на мужнино-то пьянство глаза бы не глядели, а тут вдруг с тобой пей». «Да ты, говорю, сама-то не пей, а мне поднеси». Так и не поднесла. Пошла я в горести в питейный к Аверьянычу, там мы ведь тоже для господ пиво забирали, — «попотчуй, говорю, на прощанье, завтра съезжаем». Ну, и выставил он мне бутылку, а другую я у него на свои деньги выпила. Кабатчик, и даром бутылку выставил! Не знаю, в какой уж это трубе сажей записать такое происшествие! Да что бутылка пива! Не в бутылке пива дело. А целое лето я здсь прожила, и мне хоть бы рублишко доходу очистился. Трех гривенников не насбирала. Гость у господ из Петербурга ночевал, так двугривенный, узжая, мнее дал — вот и весь доход. Так как же не клясть-то такое мсто! Вот, раз, в Лесном я жила с господами на даче — там совсм другое происшествие. Там мясник кухарке прямо пятачок с рубля, мелочной лавочник двугривенный в месяц и полтину при отъзде и банку помады на придачу. Да сколько у него за лето, бывало, зернышек погрызть себе в удовольствие наберешь!
— А наш-то лавочник нешто тебе ни копейки не дал? спросила баба.
— Чашку с блюдечком я у него по весне в долг взяла, так вот эту чашку скостил, — дала ответ кухарка. — Да ежели так рассудить, то не за что больше, и дать ему. Ведь только четыре фунта хлеба в день у него и брали, да раз лимона у господ не хватило, так лимон взяли. Нет, провались ваша деревня! Издыхать буду от голода — и то никогда с господами сюда не поеду. Тьфу, тьфу! Ты прости меня, что я плююсь на твою деревню, но я это прямо из-за своей обиды. Такая-то деревня у меня и у себя есть, да я на нее давным-давно наплевала.
— Ну, вот уж с завтраво в Питере будешь жить, — сказала баба.
— Веришь ли, душечка, дождаться не могу до завтра, улыбнулась кухарка. — Ведь со всеми своими знакомыми я здсь раззнакомилась. У меня и деверь есть, на патронном заводе он служит, есть и племянница портниха, племянник слесарь и все они меня почитают, а кого охота заберет сюда ко мне приехать! Ведь рубль с четвертью туда и обратно на проезд издержать надо, чтобы сюда приехать!
— Грибков-то насушила ли за осень? Везешь ли?
— Вот только разве грибы. Действительно, два фунта я насушила, чтоб родне подарить гостинцу, ну, горшочек намариновала, чтоб когда ежели гости придут, так к водке на закуску подать, но, милая, где ж это видано, чтоб кухарка, живши на месте, свою закуску своим гостям подавала! Ведь уж это значит господ баловать.
— Да уж это конечно, коли ежели кто обо что господское трется, так неужели не попользоваться! = согласилась баба.
— Ну, значит, и грибы тут не причинны. Опять же никакого общества для кухарки здесь нет. Я женщина такая, что, понятно уж, в Питере наполировалась, а здесь с кем мне душу отвести!
— Это что говорить! Здесь у нас одно мужицкое пьянство.
— Вот, вот… Ни здсь солдатов, ни здесь полированных кавалеров. В Лесном и в Озерках я два года на даче выжила, так там то и дело музыка и илюминация где-нибудь. Стоишь у забора и смотришь в приятных разговорах с публикой. А здсь во все-то лето только докторские гимназисты две ракеты пустили на Ильин день, да десято паршивых фонарей зажгли — вот и все удовольствие. Нет, совсм я здсь лето подневольной прожила.
— Конечно, сюда господа едут из-за хорошего воздуха только, — сказала баба.
— Что мне воздух, милая!
— Ну, и из-за рыбной ловли.
— Плевать мне на рыбную ловлю.
— Опять же на лодке покататься.
— Да ведь на лодке приятно с кавалером, а где они здсь!
— Ну, купанье…
— Провались оно. Три раза всего купалась, да и то гребенку в пятиалтынный потеряла.
— Грибной интерес.
— И грибной интерес приятен в компании, а здесь где компания? Да и с компанией, так чтоб ему пусто было! У меня, милая, в своей деревне, в Новгородской губернии, этот грибной-то интерес был, однако наплевала я на него, да в Питер бежала. Это все господам лестно, а не прислуге. Нет, уж нога моя больше здесь никогда не будет.
— Ну, прощай, Афимьюшка, счастливо тебе… Лето прожили не ссорившись, так поцелуемся на прощанье.
— Прощай, Варвара Васильевна, прощай.
Кухарка и баба отерли губы рукавами и троекратно поцеловались…
